ребенка от какой-нибудь всей из себя изящной и благородной девушки из столицы. Вот ты ей не нужна. Желала бы она твоей смерти, ты уже была бы на том свете, глупая девчонка.

Акира сжал ее плечи так крепко, что ей захотелось вскрикнуть, но ничего не вышло. Нори могла лишь бессильно смотреть на него, разинув рот, и дрожать.

Акира уже не просто смотрел ей в глаза – он заглядывал в самую суть ее существа. И как на ладони видел все, чего там не хватало. Нори попыталась возмутиться, однако удалось только всхлипнуть. Акира пропустил этот звук мимо ушей.

– Знаешь, как поступил бы мой отец, родись ты под крышей его дома? Сам бы вытащил тебя из чрева нашей матери, отнес за сарай и бил бы о камни, пока твой череп не стал бы мягким, как вареное яйцо. Или, пребывая в более милосердном настроении, он попросту приказал бы тебя задушить. Ты уж точно не осталась бы жива и не ходила в шелках, не ела бы лимонные торты, и тебе бы не прислуживали. Семья моего отца не сравнится в величии с этой, но верит в старые обычаи. Если у кого-то и появлялся незаконнорожденный ребенок, поверь мне, ни один не протянул так долго, чтобы это отложилось в памяти. До конца месяца тебе исполнится одиннадцать. Одиннадцать лет ты жила, дышала, ела, спала и мочилась в фарфоровые унитазы. Я тебя умоляю, Нори, ты могла умереть от скарлатины, а тебе спасли жизнь. Так что да, тебя ненавидят. Не отрицаю. Но это совершенно не причина не выходить наружу.

И с этими словами брат разжал хватку. Отшатнувшись, Нори машинально положила руку на плечо – потрогать те места, где наверняка скоро проявятся синяки.

Что бы ни нашло на Акиру, все кончилось. Выражение его лица было спокойным, почти скучающим. Он терял интерес. Не только в этом разговоре – в самой Нори.

Ее охватила паника, заставила окаменевшие ноги сдвинуться. Девочка с трудом преодолела расстояние до двери и прижала ладони к дереву, которое отделяло ее от внешнего мира.

Она слышала щебетание птиц. Поздний август медленно перетекал в сентябрь. Дни стояли не такие жаркие, как раньше, однако Нори все равно чувствовала, как по кончикам пальцев растекается приятное тепло. Она всегда думала, что мать за ней вернется и выведет ее на улицу, с улыбкой и словами: «Пойдем домой». Это служило ей опорой, верой, постоянной молитвой.

И теперь Нори знала, что этого не произойдет. Она хотела выйти наружу, хотела очень, очень сильно. Вот только сделать этот шаг в одиночку – значит признать, что твоя вера всего лишь несбыточная мечта.

Она крепко зажмурилась и потянула дверь. Створка легко скользнула в сторону, и внутрь хлынул солнечный свет.

Открыв глаза, Нори почти ослепла. Спотыкаясь, вышла во внутренний дворик. Кирпичи обожгли ей босые ступни, и она вскрикнула.

Ладони Акиры прижались к ее пояснице, подтолкнули вперед, и это прикосновение оказалось куда нежнее, чем прежде.

Ноги касались чего-то прохладного и немного колючего, но мягкого. Начало возвращаться зрение, хотя перед глазами все еще плясало множество белых и фиолетовых пятен.

Нори рухнула на колени, раскинула руки, позволяя травинкам скользить между пальцами.

Ох.

Она забыла запах травы.

Акико

Я наблюдаю за ними из дверного проема, наполовину скрытая тенью. Мальчик меня заметил, но, похоже, мое присутствие его ничуть не беспокоит. Он сидит на каменной скамье под старым персиковым деревом и следит за девочкой с абсолютным спокойствием, его гладкое красивое лицо не выдает ни одной мысли. Словно натурщица, что позирует для картины.

Девочка лежала на спине в траве, смяв под собой буйные темные кудри, не мигая широко распахнутыми глазами, по меньшей мере целый час.

Небо сегодня девственно-голубое, чистое и бескрайнее, как океан. Густые, как взбитые сливки, облака плывут по ветру беспутными кораблями. Могу понять ее восхищение. Она не видела неба уже почти три года. Для ребенка это наверняка целая вечность. Она очарована.

Теперь ее удержать невозможно. Она перебегает с одного места на другое, постепенно покрываясь грязью. Белая ночная рубашка уже не такая белая, и мне предстоит долгая ночь за выведением пятен. Девочка провела несколько минут у пруда, пытаясь погладить рыбу, взвизгнула от восторга, когда пальцы коснулись цветной чешуи. Рубашку ни за что не отстирать, и объяснять, почему девочке нужна новая, придется мне. Чудесно. О, погодите-ка… куда она подевалась? Не успеваю я выговорить хоть слово, как она оказывается у березы и лезет наверх. Что, черт возьми, нашло на это дитя? Дерево высотой метров тридцать, можно сломать шею.

Ее брат меня опережает. Он пулей проносится через двор, хватает девчонку за лодыжку, одним коротким движением дергает вниз. Пытается ее поймать, и оба валятся на землю.

Он еще не встал, а маленькая госпожа уже бежит дальше, теперь к персиковому дереву.

– Хочу персик! – вопит она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мальчик смотрит на девчонку так, словно уже сожалеет, что решил за нее вступиться. Честно говоря, я в шоке, что Юко-сама согласилась. Если узнает Кохей-сама, девчонка откроет для себя такой мир боли, какой не в состоянии и представить.

Даже Акира-сама беззащитен перед гневом этого человека. Титул наследника – далеко не гарантия безопасности.

Однако все обитатели поместья придерживаются общего мнения: не стоит рассказывать Кохею-сама то, что ему не нужно знать. Да и все равно он бывает здесь так редко, что не успевает ничего заметить. Кохей-сама предпочитает общество важных людей в Токио, а Юко-сама предпочитает безраздельно властвовать здесь, в Киото.

Акира просит сестру держаться подальше от розового сада. Девчонка не обращает внимания на его слова, тянется сорвать цветок и царапает палец о шип. Но ее радость от этого ничуть не ослабевает. Она носится туда-сюда, свободная, необузданная, и я впервые вижу в ней нормального ребенка. Осознание, что уже скоро, очень скоро ее снова посадят в клетку, трогает меня почти до слез.

Небо темнеет, издалека доносится раскат грома. Если Норико его и слышит, то ее это не волнует. Акира укрылся под навесом неподалеку от меня. Он наблюдает за сестрой, и на его лице написано раздражение, однако он не пытается позвать ее внутрь.

Небеса гремят последним предупреждением, и на землю обрушивается холодная, плотная пелена воды. Харэнотиамэ. Дождь после солнца.

Девчонка стоит неподвижно, запрокинув лицо и широко раскинув руки. Ее тонкая одежка уже стала совершенно прозрачной. Простудится до смерти. Больше не могу молчать, зову ее по имени. Вряд ли она меня