Она отняла руку и отошла от него якобы с тем, чтобы понаблюдать за игрой в пикет.

Пирс отправился следом.

– Я надеялся поговорить с вами наедине.

– Не стоило, – процедила она, не расставаясь с вежливой улыбкой. – Сэр, вам мало того, что вы уже сделали?

– Дорогая мисс Блэк, все еще только начинается, – веско произнес он.

Скрывая испуг, Джорджи отвернулась и вместе с другими зрителями поприветствовала удачный ход мистера Тилтона.

Пирс как ни в чем не бывало продолжил:

– Знаете, почему я возвратился в Англию? Моя тетушка того и гляди отправится в лучший мир. Моя властная, надменная, чрезвычайно богатая тетушка.

– По-моему, вы не слишком опечалены, скорее наоборот.

– О да. Ведь тетушка собирается оставить мне свое состояние.

– Не понимаю, почему вы решили, что меня могут заинтересовать ваши виды на наследство.

Он недоверчиво поднял брови, помолчал, потом пояснил:

– Я думал, вы давно вышли замуж, нарожали детей и превратились в почтенную матрону. Рад, что это не так.

Джорджи опешила. Уж не вообразил ли он, что она ждала его?

– Вы ни на кого не похожи. В вас нет ни капли банальности, – подозрительно хрипло произнес Пирс и, оглядев ее, добавил: – Я считал вас непревзойденной красавицей, когда вам было восемнадцать, и не предполагал, что с годами вы станете еще прекраснее.

Она равнодушно пожала плечами:

– Сэр, вы мне льстите, причем весьма пόшло.

– Я не пытался льстить, – спокойно возразил Пирс. – Хотя, конечно, я не оригинален. Вряд ли на свете найдется мужчина, который, глядя на вас, удержится от комплимента.

Джорджи подумала о Бэкенхеме. Она не слышала от него комплиментов даже тогда, в спальне. Правда, на ней была маска, но это не помешало маркизу Стейну назвать ее розой, не так ли? Возможно, Бэкенхем считает красивыми женщин с другим типом внешности. Какая грустная мысль…

– Вас что-то тревожит? – осведомился Пирс, доставая из кармана табакерку. – Неужели вы боитесь меня?

Джорджи фыркнула:

– Милорд, вы забыли, кто кого переиграл шесть лет назад.

Он открыл табакерку.

– Я бы сказал, что тогда все закончилось вничью. Однако, в отличие от вас с Бэкенхемом, я еще не разыграл последнюю карту.

Она похолодела от страха.

– Да, дорогая моя, я вижу, вы все помните.

У нее сжалось сердце.

– Вы намерены опозорить меня.

– Нет, если получу от вас то, что желаю.

– Что именно? – спросила она.

Пирс негромко рассмеялся.

– Не стоит опережать события. Всему свое время, – он взял понюшку табака, отряхнул пальцы и спрятал табакерку в карман. – Кстати, у вас очаровательная сестра. Мне посчастливилось видеть ее на… м-м-м…

Джорджи обмерла. Что такое «м-м-м»? Маскарад?!

– Держитесь от нее подальше, – яростно прошипела она. – Если вы посмеете тронуть ее, клянусь, вам не поздоровится.

– Кажется, меня подводит память. Где же я видел мисс Вайолет? Ах да, конечно, на бульваре. Или на набережной? Прелестная юная леди. Жаль, что она еще не выходит в свет. Уверен, ее дебют будет гвоздем сезона.

– Я отказываюсь обсуждать свою сестру с такими, как вы, милорд.

«Подводит память»? Чепуха! Этот тип не из забывчивых. И не из тех, кто что-то упускает из виду. Пирс не упомянул про маскарад, но то, что он заговорил о Вайолет, – очень и очень дурной знак.

– Игра идет весьма вяло, – сказал Пирс, оглядев карточные столы. – Не лучше ли нам вернуться в зал, дорогая?

Он протянул ей руку. Джорджи не хотелось прикасаться к нему, но благоразумие заставило ее подчиниться правилам этикета.

– Вы забыли про улыбку, – ухмыльнулся он. – Улыбайтесь, Джорджиана, улыбайтесь.

– Провалитесь в преисподнюю, милорд, – от души пожелала Джорджи, растянув губы.

Он рассмеялся, словно услышал превосходную остроту.

– О, непременно. Но, пока этого не случилось, я намерен как следует позабавиться здесь, на поверхности земли.

Джорджи стиснула зубы. Пирс сохранил письмо и теперь будет с наслаждением шантажировать ее.

Чего он хочет? Опозорить ее? Жениться на ней? Сделать ее своей любовницей? Перспективы одна хуже другой, но самое ужасное – если он примется обхаживать Вайолет. Сестра не должна расплачиваться за чужие ошибки. Есть только один способ защитить ее: Джорджи придется отвлечь Пирса, приблизив его к себе.

И это когда Бэкенхем…

У нее перехватило дыхание. Нельзя допустить, чтобы он вмешался и повторилась история шестилетней давности.

Слава богу, она отказала ему вчера утром. Потом он весь день буквально преследовал ее, и она засомневалась. Бэкенхем вел себя необычно, даже как будто флиртовал с ней. Она подумала, что ухаживание может перерасти в нечто большее. Вдруг Бэкенхем взглянет на нее по-новому, вдруг ей удастся пробудить в нем нежные чувства, он полюбит ее, и тогда…

Теперь уже никогда. Все кончилось, даже не начавшись. На смену романтическим мечтаниям о Бэкенхеме пришла жестокая реальность в лице Пирса.

Подумать только, когда-то Джорджи находила его интересным. Сейчас каждая секунда, проведенная рядом с ним, казалась сущей пыткой.

Как нарочно, они вернулись в зал в тот момент, когда оркестр заиграл вальс.

Без приглашения Пирс обнял ее за талию и повел танцевать, как будто имел на это право.

Бэкенхем вошел в зал и тотчас увидел Джорджи. Она танцевала, и не с кем-нибудь, а с Пирсом, будь он трижды проклят.

– Значит, наш приятель вернулся, – Лидгейт словно читал мысли Бэкенхема. – Не думал, что у него хватит наглости.

– Ты его недооценил.

Лидгейт мог быть не в курсе последних новостей, но Бэкенхем успел навести справки. Пирс приехал в надежде прибрать к рукам внушительное наследство и без стеснения появлялся в свете. Общество отнеслось к нему вполне благосклонно. Очевидно, в глазах света грядущее богатство перевешивало прошлые грехи.

– Ты слышал про его тетушку? – спросил Лидгейт. – Говорят, она сказочно богата и сейчас лежит в Бате на смертном одре в окружении любящих родственников.

Бэкенхем кивнул. Бог с ней, с тетушкой. Главное – Джорджи. Похоже, она целиком поглощена Пирсом, ловит каждое его слово.

Бэкенхем вспомнил другие вечера в других бальных залах. Он точно так же стоял у стены и смотрел, как Джорджи вальсирует с Пирсом. И тогда, и теперь ему хотелось кулаком стереть улыбку с физиономии этого мерзавца.

Как он смеет говорить с ней? Как смеет дотрагиваться до нее? И почему, черт побери, она все это ему позволяет?