– Ты шо, Гоша, белены объелся? Ничего я не брала и не прятала, – заявила Гуцай. – Зачем мне прятать? Мы же с тобой одна семья. Это ты в гостиной мог, пока я здесь, что-то ценное, бриллианты или золото прихватить.

– Нет там ничего ценного, – махнул он рукой. – В серванте кораллы, ракушки, да маски и побрякушки из африканских и азиатских стран. Это ей, наверное, сын из загранки навозил разное фуфло, ничего стоящего. Где обилие валюты, где груды золота и самородки, о которых ты мне все уши прожужжала? Раздевайся, я тебя обыщу, как это делают в камере.

Рыкач грубо запустил ей руку за пазуху, проник под лифчик большого размера, нащупал упругую грудь. Ничего. Пополз пальцами по теплому животу, ощутил, что от этих прикосновений сам начинает возбуждаться.

– Ой, Гоша, не могу, очень щекотно, – горячо прошептала Клавдия. – О, Господи, чуть в грех не ввел.

– Стан у тебя, Клавка, классный, но остынь, не провоцируй меня, – сказал сожитель. – У нас нет времени? Надо быстрее управиться. Дома до утра откатаем по полной программе.

Придирчиво оглядел интерьер комнаты, скромный спальный гарнитур "Леанка", а в гостиной стенка, диван, кресла и стол из мебельного гарнитура "Кипарис".

– И взять с нее нечего, бедна, как церковная мышь, – посетовал он. – Может она свои сбережения в банке хранит на валютном счету? Ты у нее интересовалась?

– Нет у Светки валютного счета, – возразила Клавдия. – Банкам, которые переводят активы за рубеж, лопаются, как мыльные пузыри, она не доверяла, все хранила в квартире, в этой шкатулке.

– Может где тайники, на балконе, под паркетом или за плинтусами? – не терял он надежды на богатый улов, придирчиво обшаривая углы комнаты, но не выстукивал пустоты из опасения встревожить соседей. По старой краске плинтусов и выцветшим обоям не сложно было определить, что с момента новоселья их не меняли.

– Клавка, ты же говорила, что экипаж, с которым плавал ее погибший сын, собрал для нее не меньше двадцати штук валюты. Где же доллары, неужели она так быстро их спустила? Вроде баба не пьющая. Водки, коньяка и вина в квартире нет.

– Рыбаки ей помогли, – подтвердила Гуцай и задумалась. – Светка жила скромно, не пила и деликатесами, черной и красной икрой, балыками не увлекалась. Куда же могли подеваться деньги? У нее нет близкой родни. А-а, я догадалась.

– О чем ты догадалась?

– Наверное, Светка, всю валюту вбухала в мраморный памятник на могиле сына, – заявила женщина, довольная тем, что открыла тайну. – Ты бы только увидел, какой красивый памятник из гранита и черного мрамора. Ваза для цветов, оригинальная оградка. Под таким приятно лежать.

– Покойнику все равно, где и под каким камнем лежать, – заметил Гоша. – А мы в дураках остались.

– Не скажи, – возразила она. – Я тебе обязательно покажу в поминальный день, тогда ты изменишь свое мнение.

– Кладбище не музей, не мавзолей, чтобы глаза пялить, – оборвал он Клавдию и потряс за плечи. – Что же ты, дура, насчет памятника не сообразила. Точно, загробных дел мастера из нее всю валюту выкачали.

– Да, она как то жаловалась, что они ее долго мурыжили, тянули с выполнением заказа, – вспомнила Гуцай. – То не было подходящего гранита и мрамора, то скульптор затребовал высокий гонорар. Светлана была интеллигентной, совестливой женщиной, не от мира сего, поэтому терпела. Вот куда, Гоша, денежки наши уплыли. Как пришли, так и ушли.

– Чему ты радуешься? Все знала и молчала?! – затряс он сожительницу за плечи. – Соображай куриными мозгами. Разбогатели, дери тебя за ногу. Подбила меня на мокрое дело, а оно выеденного яйца не стоит. Собирай теперь то, что сможем унести, как говорят, с паршивой овцы, хоть клок шерсти.

Он сгреб содержимое шкатулки в карман куртки и произнес:

– Надо срочно избавиться от трупа, чтобы у сыщиков, когда начнут искать пропавшую бабу, не возникло подозрений об убийстве и грабеже. По их тупым инструкциям без вести пропавшего человека начинают искать лишь после трех суток, как поступит заявление. У нас будет время, чтобы надежно замести следы.

Клавдия принялась рыться в шифоньере, собирая в сумку платья, кофточки, блузки, костюмы и нижнее белье Светланы, сорочки, джинсы, костюмы и галстуки Сергея.

– Хватит рыться в барахле, – с раздражением проворчал он. – Носить, что ли все собираешься?

– Еще чего выдумал. Чтобы я носила вещи с покойницы, упаси Господь. Она же за ними по ночам ко мне повадиться, недолго свихнуться, – возразила Гуцай. – Отвезу подальше от Керчи в Краснодар или Темрюк и там на вещевом рынке продам. Никто не догадается, с чьего они плеча. Вещи добротные, импортные.

Она набила сумку доверху, с трудом оторвала ее от темно–бордового паласа и вздохнула:

– Эх, тяжело, но мне не привыкать. Мозоли на руках от "кравчучки", словно задубевшая подошва. Своя ноша плеч не давит.

– Ты слишком не нагружайся. Придется еще мясо нести, – предупредил подельник.

– Какое еще мясо? – выпрямилась она.

– Конечно, не говядину, баранину или свинину, а человечину, – ответил он. – Труп нельзя оставлять. Сразу застукают нас по "горячим следам". Пошли, поможешь мне ее раздеть и разделать. Целиком не унести, килограммов на шестьдесят потянет, придется по частям.

– Может, ты сам управишься, я жутко боюсь мертвецов, – взмолилась женщина.

– Живых надо бояться, – заметил он. – Это же твоя подруга, не будь такой бессердечной, окажи ей последнюю услугу. Вдвоем мы быстро управимся, а то уже четверть часа торчим.

Выходя из спальни, Клавдия взяла с полки альбом с фотографиями.

– Оставь, на хрен он нам нужен? – заметил он.

– На память.

–Лучше бы у тебя вообще память отшибло, чтобы быстрее забыла обо всем и не ляпнула, чего лишнего языком, – пожелал Рыкач.

– Типун тебе на язык, – не осталась она в долгу.

– Поговори мне еще, закатаю юбку и отдеру, как сидорову козу, – пригрозил сожитель.

– Руки коротки.

– С этим альбомом мы загремим под фанфары. Это опасная улика, – предупредил он. – Личные вещи, фотографии для сыщиков самые желанные улики.

В прихожей они положили труп на ковровую дорожку. Клавдия, не глядя в лицо убитой, сняла с нее кофту, юбку, колготы и нижнее белье. Запах свежей крови тошнотой подступил к горлу, она заскочила в туалет, заходилась в приступе рвоты.

– Любишь кататься, люби и сани возить, – процедил он ей вдогонку. Пристально оглядел обнаженное тело, не утратившее девичьей формы, и подумал: "Аппетитная была баба, и могла бы доставить удовольствие, но я не некрофил". Сорвал с шеи убиенной золотую цепочку с крестиком, с мочек – серьги, а с руки – перстенек и часы "Чайка" и положил в карман к уже добытым трофеям.

Снял с себя куртку, закатал по локоть рукава сорочки и вооружился острым, как бритва ножом. Точным движением отсек голову. Схватил ее за волосы и крутанул по оси, сломав шейные позвонки. Положил ее в черный полиэтиленовый пакет. Туда же отправил отрезанные руки. Во второй пакет положил часть туловища и в третий – тазобедренную часть и ноги"