сложивших оружие. Возможность даровать прощение приносит ему умиротворение и покой, чем дальше, тем большее удовольствие он от этого получает.

Косма говорит:

– Признайся, ты воюешь, чтобы иметь возможность миловать пленных?

– Не мели чушь!

– Сладко это, быть великодушным победителем? – не унимается раб-ехидна.

Его хозяин всматривается в себя, находит глупую правду под толстыми слоями здравомыслия и логики.

– Сладко, – признается он.

Сладко, как объятия его вздорной богини, считающей наперед.

Рим оставляет надгробные надписи на могилах лучших своих дочерей: «Благочестива, скромна, целомудренна – пряла шерсть». Римские женщины всего лишь тени мужчин.

У тени по имени «Клеопатра» очертания Сфинкса, занесенного песками времени таинственного существа, тяготящего смертных улыбчивым молчанием.

У Клеопатры свое благочестие, о скромности и целомудрии она только слышала, а плетет одни интриги.

Лицо со слишком крупным носом. Брови, изогнутые двумя волнами. Глаза под тяжелыми, как бархатные балдахины, веками, прикрывающими тягучий смолистый взгляд, то лучащийся детской наивностью, то загорающийся исступлением танцующей вакханки.

Ей свойственна жадность ко всему, к роскоши, почестям, преклонению, и это сделало бы ее побуждения пустыми и низменными. К любви и обожанию, и это сравняло бы ее с обычной распутницей. К власти, но для наследницы знатного рода жажда власти естественна, как желание украсить подол платья искусной вышивкой с жемчугом и дорогими каменьями. Жажда познания – вот что возвышает Клеопатру, делая достойной правления и трона.

Узнав, что женщины Италии покорны, дочь Египта склоняется перед Римом, объявляя себя рабыней Цезаря.

Она надевает похожие на кандалы широкие золотые браслеты на руки и ноги, обвивает запястья и гибкую шею цепочками, и преподносит себя под полупрозрачным шелковым покрывалом, нанеся на щеки краску, притворяющуюся румянцем девственной невесты. Она покорно опускает ресницы и о как же смотрит из-под этой трепещущей завесы!

Клеопатра подчиняет, подчиняясь.

Она сдается мужчине, как осажденный город на милость победителя, и вряд ли найдется на свете воин, который не захочет задержаться в столь доблестно завоеванном месте.

Цезарь поражен тем, что, осознавая все ее уловки, проглатывает наживку вместе с крючком. Обольстительность этой женщины поистине безгранична, она бы соблазнила и жреца Сатурна, и тот бы помчался за ней, задрав черное облачение и роняя свою косу. Во всем великолепии женственности Клеопатра похожа на богинь старого мира, не имевших равновеликих супругов, а потому порождающих их сами, чтобы понести от них, а затем погубить.

Губить себя Цезарь ей не позволит, но и отказываться от ее объятий не станет: так призывно раскрываются они навстречу и так символичен их союз, ведь взять эту женщину действительно означает – стать полновластным хозяином Египта.

Любовь ее не бескорыстна. Ластящаяся кошечка трется об его колени, мурлыча ласковые, льстивые, медовыми каплями льющиеся слова, вытягивая из него одну услугу за другой.

– Как назвать ощущение, когда все понимаешь, но не хочешь сопротивляться? – спрашивает Цезарь то ли Косму, то ли самого себя.

– Это называется «дважды глупость», – отвечает раб. – О, прости, забыл подсластить на здешний манер. Тогда – «окольный тактический маневр».

Цезарь роняет улыбку в чашу тепловатой воды, что недавно была ледяной. Все в Египте нагревается быстро, не успеешь оглянуться, как пылаешь от страсти, которую никому не удавалось раньше пробудить.

В спальне Клеопатра способна на вещи, которых решишься попросить не от каждой гетеры. Для нее нет запретных уголков на теле, она говорит о своих желаниях вслух, эхо ее криков удовольствия звенит в дворцовых покоях, ее губы и руки оказываются повсюду одновременно, кожа горяча, как дневной пустынный ветер, язык жалит наслаждением, змейка, настоящая змейка, источающая любовный яд, плавящий рассудок и кости… Все его жены в сравнении с нею были холодны, как волглый январский день, а Сервилия лишь вторила его ласкам, отражала зеркально, как и положено тени мужчины, ее любовь была облечена в утонченную, не знающую бесстыдства форму, и они могли проводить вечера только за игрой в нарды или беседой.

Клеопатра разговаривает языком своего тела.

– О, мой возлюбленный Цезарь, богам было угодно соединить нас! Я ждала тебя, и ты пришел, как Нил приходит по весне к ждущей его земле, чтобы взять ее в жены, и она могла бы выносить его детей, – шепчет царица с одержимой нежностью, в которую он не верит, но смакует, как драгоценный нектар, пьет без остатка и, ругая себя за двойную глупость, хочет еще.

Но царица быстро догадывается, что венериных утех и даже рождения сына недостаточно, чтобы удержать интерес Цезаря, поэтому начинает задавать ему вопросы, слушая с выражением почтительного внимания.

Ее интересуют рассказы о его детстве и семье с перечнем всех родственников и предков, мельчайшие подробности каждого похода. Она требует описаний его побед, просит позволения прочитать его записки, и поток восторгов и изумлений льется так щедро, что иногда Цезарь прикрывает ладонью рот, загоняя обратно смешки. Но Клеопатра всегда очаровывает его видом послушной ученицы, ловящей каждое слово, как откровение и непреложную истину, поэтому он продолжает и продолжает, прерываясь лишь на поцелуи.

Она выказывает желание установить в Александрии перед царским дворцом его статую из чистого золота, и он вынужден запретить ей ввести новый налог, которым она собирается оплатить это безумие.

– Почему ты возражаешь, любовь моя? – возмущается она. – Ведь ты – бог! Разве не должны быть повсюду размещены твои изображения? Я всего лишь невежественная провинциалка, но мне известно, что в Риме их множество, и твои счастливые сограждане могут лицезреть твой благородный облик. Я хочу, чтобы и в Египте была твоя статуя, хотя бы одна!

Царица топает узкой изящной ножкой, которую он целовал столько раз. Она безмерно избалована, эта дочь славных фараонов, и не привыкла, чтобы ей перечили. Цезарь уверен, что, если бы ни его войска, она могла бы приказать отрубить ему голову за то, что он отказывает ей в возведении его же собственной статуи.

– Я пришлю тебе свой портрет, великая царица, – Цезарь призывает всю невозмутимость, чтобы не расхохотаться в голос. – В Риме есть не только мои посредственные статуи, но и очень хорошие художники.

– О, расскажи мне о них! – чудесные большие глаза Клеопатры вспыхивают, становясь золотисто-янтарными. – Наше искусство чудовищно устарело, я хочу узнать обо всех новшествах.

Вскоре Цезарь с приятным удивлением осознает, что царица слушает его не из одного стремления польстить, прикидываясь восторженной дурочкой. Она пытается узнать о новых для нее способах управления, ведения административных дел и воинской дисциплине, и берет его в плен своим любопытством.