Женская прелесть в сочетании с государственным умом. Быть может, боги реальны, раз сотворено такое чудо?

Когда Цезарь, ссылаясь на занятость, оставляет ее одну, она просит прислать человека, который продолжит объяснять ей основы римского права, разницу в полномочиях сенаторов и народных трибунов и особенности деятельности магистратов.

Цезарь присылает лучшего человека, и Клеопатра приходит в ярость, сочтя, что он издевается над нею, отправив вместо себя раба.

Однако гнев ее стихает, и за ужином она сообщает благодушно:

– Это греческое насекомое – весьма полезное приобретение. От него можно многое узнать.

– Я рад, что угодил тебе, милая, но постарайся не называть его насекомым в лицо. Видишь ли, претензии по этому поводу придется выслушивать мне, а от его ворчания у меня раскалывается голова.

Изумленный рот Клеопатры путается в латыни:

– Великий римский царь и бог терпеть досаждения жалкий червя, подвизающийся у его ног?!

– Но какой же я бог, мое сокровище, если у меня болит голова?

– Голова – только смертная плоть! В твоем теле заключен ваш италийский бог Марс, ты есть его воплощение. Я тоже богиня в теле смертной женщины, иначе мое присутствие спалило бы землю и обрушило бы небеса, а люди ослепли бы при взгляде на мою истинную сущность.

Клеопатра верит в это, как в еду на столе, как в пальмы, растущие у дворца, как в закат и восход. Она настоящая богиня, дочь солнечного Ра, и дочь синего Нила, и правнучка черной кошки от священного Белого Кота, и не могла бы дать ему большего искушения и соблазна, чем, обвиваясь вокруг него руками, ногами и голосом, шептать колдовские наговоры: «Ты должен сделаться царем, любовь моя, мой Цезарь, мой единственный, ты мой бог, а я твоя богиня, поцелуй меня, возьми меня, Исида, госпожа небес, знающая разгадку Вселенной и тайные имена всего живущего, ласкает тебя моими устами, повелевай Римом, как ты повелеваешь мной, господин, перенеси свою столицу в Александрию, и мы будем вечно править с тобой миром!»  Она выкрикивает последние слова, когда он изливается в ее лоно, и словно вся страшная, темная, соединяющая подлунный и загробный мир магия древнего Египта обрушивается на него, заставляя терять голову и забывать обо всем. На миг он верит в обещанное бессмертье, как в еду на столе, как в пальмы у дворца, как в закат и восход, и разум, непрочный человеческий разум, готов сдаться перед этой силой, превосходящей людскую, сминающей ее, как комок папируса, исписанный историей земной жизни, длящейся – мгновение.

– Когда мы уезжаем? – в штабе римской армии Косма буравит его взглядом. – Нас не было в Риме слишком долго. Марк Антоний не может вечно всем распоряжаться, ты знаешь, каков из него управитель. Начнутся заговоры, бунты, разруха и голод.

– И чума, – ухмыляется Цезарь. – Не волнуйся, скоро уедем.

– Сколько раз ты это говорил? Мы тут сами посинеем у проклятой синей воды. Два месяца плавали с царицей, любовались Египтом. Не налюбовались еще? Катон и Сципион поднимают армию в Африке. Когда мы выступаем в Сирию? С какими силами собираемся это делать? С Митридатом из Пергама, который нам помог разбить Птолемея?

– Я обдумываю план выступления, замолчи уже!

Раб умолкает, позволяя высказаться поджатым губам и сощуренным глазам: «Я знаю, доминус, каким местом ты сейчас думаешь».

Цезарь отсылает его неприязненным колким тоном, который обычно ненавидит, должно быть, все дело в том, что сейчас он немного презирает самого себя, обвитого по рукам и ногам нежно шипящими змейками, свивающими тугие кольца.

Он подходит к окну своей резиденции, складывает руки на груди и смотрит вперед, как смотрел всегда, но все, что он видит перед собой – это Египет, и, закрывая глаза, он видит его снова, будто сон, становящийся явью, или явь, становящуюся волшебным сном, круг замыкается, превращаясь в круговерть, в спираль, замкнутую в невозмутимом львином лице женщины с жадными губами, высасывающими разум и волю.

Египет, околдовавший его Египет, не хочет отпускать, привязывая к себе звенящими золотыми цепочками, хриплым, обнаженным в своем вожделении дыханием, раскрытым до последней складочки телом, ароматом меда, роз и молока, кошачьим мурлыканьем и звонким детским смехом его сына Цезариона.

Богатейшая страна, из которой течет в Италию зерно, сокровищница фараонов, величайшая драгоценность – Цезарь овладел ею, возведя Клеопатру на трон и сделавшись царем царицы.

Он приобрел Египет, но может потерять Рим. Пора возвращаться назад через Африку, где Катон и зять Помпея Сципион объединились с нумидийским царем Юба, чтобы сразиться последний раз за дело Сената. Они не сдались после Фарсалы, но Катон не сдался бы самому Юпитеру, если бы видел в нем угрозу Республике. И понтийский царь Фарнак мутит воду, желая вырваться из-под власти Рима… Столько дел впереди.

В ночь накануне его отъезда Клеопатра заливается слезами, как не плачут римские женщины, провожая мужей на войну:

– Почему ты покидаешь меня? Я зачахну с тоски, ты разобьешь мне сердце! – царица с силой ударяет себя в грудь и, вспыхивая, наставляет руку с указующим перстом, обличая в неверности. – Ты разлюбил меня! Я надоела тебе, ты мечтаешь вернуться в Рим к своей Кальпурнии и другим женщинам. Богиня Исида недостаточно хороша для тебя, она проста, необразованна, не умеет развлечь сложением стихов и игрой на арфе. Ты желаешь ее гибели? Не станем же медлить. Хармиана! – призывает она доверенную служанку. – Хармиана, принеси тот яд, что я испытывала на рабах! Царица Египта будет пить свою последнюю чашу!

Аплодисменты.

– Прошу, довольно рыданий, – Цезарь чувствует и раздражение от наигранных воплей, и восхищение искусством царственного лицемерия. – Разве я могу разлюбить прекраснейшую из женщин? Тебе известно, что в Рим меня призывают неотложные дела.

– А ты позволишь мне приехать в Италию? – ее голос, перемежаемый всхлипываниям, дрожит.

– Конечно, моя дорогая. Я буду счастлив тебя видеть.

– Ты возрождаешь меня к жизни! В Риме я готова смотреть на тебя издалека, но, если ты примешь меня в своем доме, я буду вести себя, как служанка, и царица поцелует ноги твоей жене.

Она ластится к нему, пока Цезарь думает, что в Риме Клеопатру нужно будет держать подальше от Кальпурнии, чтобы царица ее, чего доброго, не отравила.

– Я привезу Цезариона, чтобы он увидел своего великого отца, о котором буду рассказывать ему на ночь, чтобы он засыпал под сказания о твоих подвигах, – нашептывает она, – пусть