— Образ Кыши-Кыса?

— Браво, — сказали сзади. Оказывается, маленькая темноволосая женщина незаметно просочилась в гостиную и уселась на один из стульев. — Они действительно называют его Кыши-Кыс, — пояснила она с непонятной интонацией — то ли презрения, то ли просто злости. — Иногда переводят как Тёмно-синий или Чёрный Судья. Но мы говорим — Зимний Прокурор.

Аслан помнил.

Как его пугали Кыши-Кысом, и как он нырял в ужас ожидания чудовища, когда тётка уходила вечером из дома. А после того, как однажды она не пришла на ночь, и Аслан в страхе просидел до утра на кухне — ему отчего-то показалось, что там проще забаррикадироваться, — у него стали дрожать ноги от одного упоминания.

— Вы давно знаете?

Аслан поднял левую руку и пошевелил пальцами, демонстрируя мизинец без фаланги.

— Ага, — кивнула женщина. — Интересно. И давно?

— Давно.

— Значит, вам очень повезло с ангелом-хранителем. С такой меткой долго…

— Месяц. Максимум два, если кто-нибудь не подменит, — подал голос Виталий.

Ему говорили. Дважды говорили, но он никогда не принимал всерьёз. Нелепое суеверие, бабушкина сказка. Если уж нет мало-мальски обитаемого космоса и его спутника — космического города, то космических чудовищ нет и подавно.

— Значит, вы уже в курсе, кто у нас тут завёлся, — сказала черноволосая. — Меня, если что, Викой зовут. Конькова.

Аслан презрительно хмыкнул. Женщины, конечно, ещё и не в такое верят. Особенно «комитетские» матери. Он хотел сказать на этот счёт одну едкую фразу, но вдруг сообразил, что сам услышал её от отца. Сглотнул и промолчал.

Ты думаешь, Аслан, что чудовища — выдумка. С ними было бы слишком просто. Вот люди могут быть страшными. А ещё — обстоятельства. Это они обычно вынимают рёбра, рвут кишки, лупят по глазам. Это они убивают, насилуют, мародёрствуют.

Ты прав, Аслан, люди очень страшные. И обстоятельства тоже. Но чудовища… чудовища всё равно существуют. Уж ты мне поверь. Они вползают в твою жизнь, зная, что ты взялся их не замечать. Не находить взглядом. Они располагаются и занимают места. Они выедают изнутри целые города. У них там гнездо, Аслан. Где? Ты ведь это не серьёзно?

Они потребляют одного сегодня, а двух — завтра. Они составляют планы на трёх следующих. Но люди вокруг, как и ты, Аслан, договариваются их не замечать. Разве это чудовища? Разве это едят? Разве это двух?

И даже когда они принимаются за твоего сына, ты думаешь, что они — люди. Просто плохие. Или даже не плохие — случайные. Жрут эти, а могли бы какие-нибудь другие. Ты даже их никак для себя не помечаешь, не записываешь. Ты выносишь их за скобки.

У меня для тебя хорошие плохие новости, Аслан: чудовища давно здесь.

Посмотри внимательно, Аслан. Рассмотри то, что зажато между погонами. Не видишь? Посмотри на тех, кто приносит им молоко.

— Пойдём, покажу фабрику, — сказал Виталий.

— Там сегодня все на заготовках, — предупредила Вика.

— Я знаю, пусть уже сделанное посмотрит.

Из «изолятора» переместились в абсолютно тёмный зал, в котором не было решительно ничего видно, но казалось, что видеть особо и нечего. Наверняка, если зажечь фонарь, он высветит только пустоту и облупленную штукатурку.

— Подожди, — попросил Виталий и юркнул куда-то вправо.

Грянул свет. В большом и действительно почти пустом пространстве, похожем на фабричный склад, к стенам были придвинуты несколько одинаковых столов, на которых громоздились короба белых ниток. На белом полу, расчерченном жёлтыми стрелами, тоже кое-где можно было обнаружить катушки ниток, похожие на наконечники копий большие иглы, куски материи и неопознанные инструменты.

Однако всё это не могло отвлечь от главного — от основного содержания «фабрики», огромной, разнесённой по полу сетчатой конструкции, гигантской, будто даже мерцающей паутины.

— Здесь мы плетём сеть, — сказал Виталий.

— Зачем сеть? — потрясённо спросил Аслан.

— На прокурора.

Аслан и не думал, что на прокурора нужна сеть. Но Виталий знал: наверняка нужна. Только сеть требуется не простая, а особая, из волос. Да, из самых обычных волос, лучше светлых. А ещё, конечно, они должны быть от родственников. Чьих родственников? Тех, кто против Кыше-Кыса.

— Вот у тебя хорошие, — одобрил Виталий, — в самый раз.

— Нету столько волос, — сказал Аслан, присев на корточки и взявшись рассматривать тонкую белёсую сетку.

— Конечно, нету, — подтвердил Виталий, — мы их вплетаем в нить только, Женя научила. Но этого должно хватить, тут главное — заготовить побольше. Так что хорошо, что ты с нами.

Виталий говорил об этой дикой затее с волосами так уверенно, так безапелляционно, что Аслан даже не стал над ним насмехаться — больной человек, что с него взять.

Скрипичный гений продолжал говорить: о том, что сейчас многие разъехались на сбор волос, но надо ещё. И что, может быть, завтра-послезавтра они вместе с Асланом тоже выберутся. Есть у Аслана родственники, у которых можно взять?

Аслан не отвечал, он подобрал одну из игл — с широким прямоугольным ушком почти в палец размером — и крутил её в руках, наслаждаясь хищным совершенством полированного металла. Вот бы такую всадить в шею той птичьей судебной тётке…

Дверь в зал внезапно распахнулась, и в неё вкатился всклокоченный нелепый человек в спортивном костюме не по размеру. Он наступал на длинные штанины, он размахивал похожими на рукава смирительной рубашки руками. Он вопил.

— Мальчик! — кричал он. — Про мальчика передают! Говорили же его матери. Господи!

Он заметался, в отчаянии молотя себя по плечу.

— Саша, что случилось? — выскочила откуда-то Вика.

Виталий напрягся и встал так прямо, как будто начался его последний парад перед расстрелом.

— Руки! — заплакал-запричитал Саша. Он внезапно рухнул прямо на сетку и так и остался лежать. — Руки… — повторял он, — руки…

— Руки. На себя. Наложил, — безынтонационно перевела Вика.

Саша Коньков / Он говорит

Он говорит, что чего теперь-то уже, надо было раньше. И что если вместо головы жопа, то это не лечится.

Сам он не лечится тоже, у него булькающе-квакающий кашель, того и гляди начнёт выплёвывать лёгкие. Я даже знаю, как они будут выглядеть — как кусочки протухшего мяса, разложившиеся котлетные крошки. Маленькие, чёрные и склизкие — он, судорожно содрогаясь, отрыгнёт их себе в руки, и эта гнилая начинка облепит его ладони. Он будет пялиться на неё с ужасом. Как на чёрно-дерьмовую метку.

Но это будет потом. Бесконечно далеко потом. После нас хоть потом.

После меня.

Когда он первый раз пришёл, я зассал. Никогда про него не думал, считал — выдумки. Мать просто верит во всё подряд, вот