В некотором смысле поблажка, да, думаю я. Пусть своего ребенка у меня и не было, я более чем осведомлена, до чего всепоглощающими бывают дела семейные. Размышляю, как Энди, теперь еще и отец, будет метаться между тягой привычного и творческими порывами, что им движут.

Теплым июньским утром я в курятнике собираю яйца, и тут до меня с поля долетают приближающиеся голоса. Гостей мы не ждем. Выпрямившись, кладу теплые яйца в карман фартука и прислушиваюсь.

Рамона Карл – этот гортанный смех я узнаю где угодно.

Рамона, и ее брат Алва, и сестра Элоиз – дачники из Массачусетса, их семья несколько лет назад купила хутор Сиви дальше по дороге. Алва – старший, Элоиз – моего возраста, а Рамона чуть младше. Они живут в Кушинге с Дня поминовения до Дня труда.[12] Но, в отличие от прочих приезжих (с их вялым бездельем, их порывистой жаждой развлечений), семейство Карл изо всех сил старается подладиться под местных. Я всегда жду встречи с ними. Они организуют забеги с яйцом в ложке на ежегодном празднике Четвертого июля в Хэторн-Пойнте, уговаривают всех играть в “ Цепи-цепи кованы” или в “Пила, пила, лети как стрела” и привозят с собой мешки фейерверков – запускать, когда стемнеет.

Рамона – моя любимица. Дружелюбная, неугомонная девчонка, хрупкая, энергичная, с волосами цвета растаявшего шоколада, глаза громадные и блестят, как у олененка. Однажды, когда мы с ней были в городе, пожилая дама сказала ей, что она милашка. (Мне сроду никто ничего подобного и близко не говорил.)

Выбредая из курятника с грузом яиц и широкой улыбкой предвкушения, я чуть не налетаю на человека, которого прежде ни разу не видела.

– Ой – здрасьте! – говорю.

– Здрасьте! – Примерно моего возраста, кажется, – мне только-только исполнилось двадцать, – и едва ли не на полфута выше меня, светло-каштановые волосы плещут поверх широко расставленных синих глаз. На нем тонкие льняные штаны и мягкая белая рубашка с рукавами, закатанными выше локтей.

Внезапно оробев, я приглаживаю растрепанные со сна волосы, оглядываю замаранный фартук, в котором пекла нынче утром хлеб, и деревянные башмаки, в которых обычно пробираюсь по грязи.

– Уолтон Холл, – говорит он, протягивая руку.

– Кристина Олсон. – Рука у него на удивление мягкая. Этот человек ни разу не ходил за плугом.

– Уолтон – наш гость из Молдена, – говорит Рамона. – Они с Элоиз вместе в старших классах учились. В конце лета он уедет в Гарвард.

– Сознайся – ты поразилась, – говорит Уолтон и чуть подмигивает мне. – “Не такой уж и тупица, каким кажется”.

– Одно то, что ты пошел в Гарвард, еще не означает, что ты не тупица, – говорю я.

Улыбается, и я вижу, что один передний зуб у него слегка внахлест с соседним. Он вскидывает незримый стакан в шуточном тосте.

– Тоже верно.

– Ну хватит уже, – говорит Рамона. – Позволь напомнить тебе, Уолтон, что целый дом ждет завтрака.

– Ах да, – спохватывается он. – Мы пришли за яйцами.

– Ага, – отзываюсь я. – Сколько?

– Две дюжины, да, Рамона?

Кивает.

– Ладно, итого пятьдесят центов за яйца и пенни – за мешок, – говорю я.

– Ну и ну, вот ты цены-то задрала!

Рамона закатывает глаза.

– Могла б пятьдесят центов за штуку попросить, Кристина. Он понятия не имеет, о чем говорит.

Я опускаю яйца в мешок по одному, отсчитываю двадцать четыре, а он подначивает:

– Это не берем! Оно недостаточно овальное! – и: – Они все должны быть одного размера. – Стоит он довольно близко, его дыхание пахнет ирисками. Рамона болтает о погоде, до чего скучная была зима и как она считала дни до июня, что за чудесный нынче день, но, как думаешь, может ли все поменяться? Будет ли тихо, чтоб выйти чуть погодя под парусом? Размышляет вслух, что ее мама соберется сделать с этой кучей яиц, если завтрак, когда они явятся, уже закончится, – может, суфле? Омлет? Лимонную меренгу?

– Поехали с нами, – говорит он.

Мы с Рамоной глядим на него.

– Что? – растерянно переспрашиваю я.

– Поехали с нами под парусом, Кристина, – говорит он. – Ветер будет что надо.

– Мог бы сказать то же самое, когда я бурчала на погоду, – бормочет Рамона.

Обычно я отгулы на вторую половину дня не беру, особенно ради прогулки под парусом с юнцами, с которыми только что познакомилась.

– Спасибо, но… Не могу. Нужно хлеб испечь. И работы много…

– Ой, да господи, поехали, – говорит Рамона. – Надо же как-то развлекать Уолтона. И тащи своего брата Сэма. Он такой потешный. Мне нужен ровесник – заигрывать.

– Прости, но это вряд ли.

– Ну и ну, крепкий же ты орешек. Слушай, я тебе пропуск выпишу, – говорит Уолтон.

– Пропуск?

Видя мою оторопь, Рамона смеется.

– В школах на один класс пропусков не бывает, Уолтон.

– Не могу, – говорю я.

Он качает головой, жмет плечами.

– Ну ладно. В другой раз, значит.

– Может быть.

– Это значит “да”, – говорит ему Рамона с уверенностью девушки, привыкшей добиваться своего. Одаряет меня улыбкой. – Мы еще раз попробуем. Скоро.

Вернувшись в дом после яркого света во дворе, я прислоняюсь к стене в сумрачной прихожей, дышу тяжко. Что это было?

– Что там за голоса? – выкликает мама с кухни.

Я трогаю свое лицо. Разглаживаю блузку на груди. Глубоко вдыхаю.

– Кто-то заходил? – спрашивает она, когда я появляюсь в кухне, развязывая тесемки фартука и снимая его.

– Ой, – говорю я как можно более непринужденным тоном, – да это Рамона, яйца купить.

– Клянусь, я слышала мужской голос.

– Просто приятель Карлов.

– А. Ну, тесто готово, можно месить.

– Сейчас разберусь, – говорю я.

* * *

В следующие несколько недель Рамона с Уолтоном, иногда – вместе с Элоиз и Алвой, заходят через день, то за яйцами, то за молоком, то за курицей для зажарки, и всякий раз остаются все дольше. Приносят корзину для пикника и старый плед, и мы сидим в траве, пьем чай, нежась на солнце. Я уже жду их появления на поле, ближе к обеду или сразу после. Мои братья, с их-то застенчивостью, обычно робеют, как олени, перед этими дачниками, но ребята Карл и Уолтон постепенно пленяют и их. Завершив дела, Ал с Сэмом частенько подсаживаются к нашему пикнику.