— Почему ты все нервничаешь? — спросила Людмила Рихардовна, закончив уборку стола и присаживаясь на диван.

Давид Ильич обстоятельно рассказал жене, как дело снабжения идет теперь в тылу и на фронте, и нарисовал ей страшную картину развала во всей стране и борьбы за власть в самом центре. Причем добавил:

— Судя по духу войск корпуса, армии на фронтах еще вполне боеспособны. С такими остатками солдат и начальников-офицеров еще можно воевать; даже в наступление перейти допустимо, чтобы только освободить хотя бы свои области, ранее отданные противнику. Необходима, ну хотя бы маленькая, моральная, поддержка из тыла, из центра, и «дело в шляпе», а ее-то фактически и нет. Следовало бы немедленно упразднить войсковые и армейские комитеты, а Петроградский нелегальный их совет центральный — разогнать, взорвать на воздух… Упразднить агитацию хотя бы на время войны… и установить временную диктатуру для армии…

— Успокойся, Дэзи. Не порти нервов. Выждем результатов, и если твоего отказа не удовлетворят, тогда и я к твоим услугам как помощник… — сказала Людмила Рихардовна смеясь и, взяв его под руку, увлекла к себе на диван. — Лучше присядь и отдохни! Вот так… — усаживая его около себя и заглядывая ему в глаза.

Давид Ильич немного успокоился и начал рассказывать жене подробности борьбы за власть в самом центре. По его словам, как передали в штаб информационной радиотелеграммой, Верховный главнокомандующий генерал Корнилов[32] выслал на Петроград несколько кавалерийских дивизий, так сказать — навести порядок в столице от бездействующего большого гарнизона, укрепить там власть Временного правительства и освободить его от влияния Центрального нелегального совета «разных» депутатов. Но господа министры Временного правительства усмотрели в этом шаге попытку захватить, отобрать у них власть. Очевидно, Московское совещание 13,14 и 15 августа сего года, вместо объединения партий правого и левого течений, Керенского воочию убедило в слабости их самих же, но расстаться с тепленькими местами жаль. Корнилов по своему характеру — только лишь солдат и желает своей свободной родной стране лучших условий жизни…

— Отсюда-то и пошла писать «мадам», сваливая всю грязь с больной головы на здоровую… — усмехнулся полковник Казбегоров и, достав из кармана тужурки какую-то бумажку, начал читать дальше продолжение информационного сообщения:

— «Если бы у генерала Корнилова были диктаторские наклонности и замыслы на это, он мог бы сделать это еще в Москве, во время совещания. Ведь юнкера и весь столичный гарнизон, судя по духу встречи и больших манифестаций населения 13 августа, все были на его стороне. Но этого он не сделал, а на следующий день, 14 августа, уехал обратно на фронт, в Ставку; следовательно, и опасения напрасны».

— Но они, вероятно, очень осторожны, — перебила чтение Людмила Рихардовна. — Будучи в Старой Руссе, я заметила какие-то подготовительные работы в тылу по охране подступов с юга… — заключила она и рассказала мужу о случае посещения ее в гостинице «Россия» прапорщиком Брегом, Соней Капу и полицеймейстером Дожей и о разговоре их о предстоящей работе в тылу армии как депутатов «центрального совета».

— Это ничего не значило. «Одна из кавалерийских дивизий, — возобновил он чтение, — именно Кавказская туземная, и достигла было цели, но ее вожди, обстоятельства, испортили все дело».

Дальше по информации выходило так, что эшелоны Кавказской кавалерии двигались на север беспрепятственно. Железнодорожники исполняли свои обязанности не ради страха, а по совести, со страхом лишь глядя на офицеров в кавказской форме и на всадников — чужих людей, плохо говорящих по-русски. В голове эшелонов двигалась Ингушский и Черкесский полки, под командой генерала князя Александра Васильевича Гагарина[33]. Сам Гагарин старый кавалерист, лет так под 60, с загорелым лицом и неуклюжей походкой; он всю жизнь свою провел в строю и был отличным офицером, что, однако, не мешало ему кутить и делать большие долги, а на Японскую войну уехать добровольцем, где он и отличился; а теперь — на виду, генерал и командир бригады, но оказался плохим политиком, как и многие другие, поддавшись обману со стороны чинов дивизии — начальника генерала князя Димитрия Петровича Багратиона и начальника Генерального штаба полковника Гатовского, которые оставались все время движения на Петроград далеко в тылу; таким образом, генерал Гагарин со своим авангардом и застрял на станции Гатчина, не проявив своевременно личной инициативы.

Как ни опереточно была поставлена сама защита Петрограда, но из состава авангарда генерала князя Гагарина был выслан вперед разъезд ротмистра Тугарина из 11 всадников Ингушского полка при корнете Федосееве и прапорщике Раппопорте. Говорят, что этот разъезд даже и не был выслан, а вернее, сам по себе вышел из Гатчины на рассвете и переменным аллюром по обочинам Старого шоссе быстро направился на столицу, навстречу полной неизвестности. И вот в верстах двадцати от Гатчины разъезд заметил на шоссе тяжелую батарею, хоботы орудий которой опущены вниз, в землю. Офицеры и всадники, конечно, посмеялись над такой невиданной установкой, но подъехали вплотную с предосторожностями, держа на всякий случай винтовки наготове. Но это было напрасно, солдаты-артиллеристы встретили разъезд более чем радушно. По выправке своей и внешности — это были кадровые артиллеристы. На приветствие ротмистра Тугарина «здорово, братцы», ответили подтянуто, дружно: «здравия желаем, ваше высокоблагородие», а старший из них, унтер-офицер, улыбаясь, пояснил причину такой установки орудий:

— «Приезжал на машине новый какой-то начальник, вольный, патлатый, назвал себя мужицким министром, Чернов по фамилии, и сказал поставить пушки этак. Мы и поставили. Сказывают, Корнилов идет…»

— А сзади вас что? — спросил ротмистр Тугарин.

— Верст за пять от нас, у самого шоссе рота семеновцев стоит…

Вскоре разъезд наткнулся на большую пехотную заставу, которая еще за 1000 шагов выкинула белый флаг. Оказалось — рота семеновцев, настоящих гвардейцев, побывавших и в боях. Здесь то же самое, что и на батарее: лица у всех довольные, ясно говорящие, что вот, мол, наконец-то разгонят «всякий сброд советов». Не было никаких сомнений у разъезда: Петроград можно взять голыми руками. И очевидно, судьба играла человеками: в составе разъезда был прапорщик Раппопорт, помощник присяжного поверенного, интеллигент, петроградец, трясется теперь на высоком азиатском седле, одетый в черкеску, которую видел раньше, быть может, только лишь на картинке, а другой, такой же, как и он, помощник присяжного поверенного, горожанин и интеллигент, сидит в Зимнем дворце, притворяясь что он властвует над всей Россией, и