– А что он может сделать, если мы откажемся?

– Шаса, я уже не раз говорила тебе. Не лезь в драку с тем, кто сильней. Мало кто сильнее нас, во всяком случае в Африке, но сэр Эрнест Оппенгеймер один из них.

– Да что он может сделать? – настаивал Шаса.

– Сожрет нас, дорогой, с превеликим удовольствием. Каждый год мы становимся все богаче и все привлекательней для него. Он единственный человек в мире, которого нам следует опасаться, особенно если мы неосторожно подберемся к его реке.

Она жестом обвела широкую реку.

Хотя голландские первооткрыватели назвали реку Оранжевой в честь стадхолдеров (правителей) дома Оранских, название очень хорошо подходило к ее оранжевым песчаным берегам. Яркое оперение водных птиц на этих берегах казалось драгоценными камнями в золотой оправе.

– Он владеет рекой? – удивленно и возмущенно спросил Шаса.

– Не по закону. Но приближаться к ней можно только на свой страх и риск, потому что он ревниво охраняет ее.

– Значит, здесь есть алмазы?

Шаса жадно рассматривал берега, словно ожидал увидеть сверкающие на солнце камни.

– Мы с доктором Твентимен-Джонсом считаем, что есть, и присмотрели несколько очень перспективных участков. В двухстах милях выше по течению есть водопад, который бушмены называют Ауграбис – Место Большого Шума. Там Оранжевая течет по узкому каменному проходу и обрушивается глубоко в недоступное ущелье. Это ущелье, должно быть, сокровищница принесенных алмазов. Есть и другие древние аллювиальные участки, где река меняет течение.

Река осталась позади, рельсы бежали по узкой полосе зелени; локомотив снова пошел быстрее, направляясь на север, в пустыню. Продолжая рассказ, Сантэн внимательно наблюдала за лицом сына. Она никогда не доводила до того, чтобы Шаса соскучился и при первых же признаках невнимательности переставала рассказывать. Не следовало торопиться. У нее было достаточно времени на его обучение, но главное – никогда не следовало утомлять его, переоценивать его незрелые силы и способность к сосредоточению внимания. Его нельзя было подгонять, пусть бы его энтузиазм оставался искренним. На сей раз его интерес держался дольше обычного, и Сантэн поняла, что настал подходящий момент для нового подхода.

– В салоне уже не так прохладно. Пойдем внутрь. – Она подвела сына к столу. – Хочу кое-что показать тебе.

Она раскрыла конфиденциальный годовой финансовый отчет «Горно-финансовой компании Кортни».

Вот трудная часть; даже ее чтение таких документов утомляет, кажется ей скучным, и Сантэн сразу увидела, что колонки чисел устрашили Шасу. Математика – его единственное слабое место.

– Тебе ведь нравятся шахматы?

– Да, – осторожно согласился он.

– Это тоже игра, – заверила она. – Но в тысячу раз более волнующая и прибыльная, как только усвоишь правила.

Он заметно приободрился: игры и награды Шасу интересовали.

– Объясни мне правила, – попросил он.

– Не все сразу. Понемногу, по частям, пока ты не будешь знать достаточно, чтобы начать игру.

Ближе к вечеру она заметила в углах его рта морщинки усталости, об утомлении говорили и побелевшие ноздри. Но он все равно пытался сосредоточиться.

– Достаточно на сегодня. – Она закрыла толстую папку. – Каково золотое правило?

– Продавать всегда дороже, чем купил.

Сантэн одобрительно кивнула.

– А еще ты должен покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают. Хорошо. – Она встала. – Сейчас глоток свежего воздуха – и переодеваться к обеду.

На балконе она обняла сына за плечи, и для этого ей пришлось потянуться вверх.

– Когда приедем на шахту, будешь по утрам работать с доктором Твентимен-Джонсом. После полудня ты свободен, но по утрам – на службе. Я хочу, чтобы ты знал шахту и все виды работ на ней. И, конечно, я буду платить тебе.

– Это не обязательно, мама.

– Еще одно золотое правило: никогда не отказывайся от справедливой оплаты.

Всю ночь и весь следующий день они ехали на север по обширным, сожженным солнцем равнинам. На пустынном горизонте возвышались голубые горы.

– Мы будем в Виндхуке сразу после заката, – объяснила Сантэн. – Я договорилась, что наш вагон переведут в спокойный тупик, мы в нем переночуем, а утром выедем на шахту. С нами обедают доктор Твентимен-Джонс и Абрахам Абрахамс, поэтому нужно переодеться.

Шаса без пиджака стоял в своем купе перед длинным зеркалом, сражаясь с галстуком-бабочкой: он еще не вполне овладел искусством завязывать его. Вдруг он почувствовал, что вагон замедляет ход. Локомотив дал длинный гудок.

Шаса в приливе возбуждения посмотрел в открытое окно. Поезд пересекал отрог холмов над городом Виндхуком, и Шаса увидел огни фонарей. Город был величиной с один из пригородов Кейптауна, и освещены в нем были только несколько центральных улиц.

Когда показались окраины города, поезд пошел совсем медленно, и Шаса ощутил запах древесного дыма. Потом он заметил у самой железнодорожной линии что-то вроде лагеря под колючими кустами. Он высунулся из окна, чтобы лучше видеть, и разглядывал жалкие хижины, окутанные дымом костров и сгущающимися сумерками. К нему была обращена кое-как намалеванная надпись, и Шаса с трудом прочел: «Ваал-Харц? Дьявольщина, нет!» Смысла это не имело. Он нахмурился и заметил возле надписи две фигуры, глядевшие на проходящий поезд.

Из двоих ниже ростом была девочка, босоногая, в мешковатом платье на хрупком теле. Она его не заинтересовала, и он перенес внимание на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И сразу отшатнулся, потрясенный, разгневанный. Даже при скудном свете он узнал серебряную копну волос и черные брови. Они смотрели друг на друга: мальчик в белой рубашке с бабочкой в освещенном окне и мальчик в пыльном хаки. Но вот поезд миновал это место и скрыл их друг от друга.

– Дорогой…

Шаса отвернулся от окна и увидел мать. Этим вечером она надела топазы и голубое платье, легкое и светлое, как древесный дым.

– Ты еще не готов, а мы через минуту будем на станции. Что ты сделал с галстуком! Иди сюда, я помогу.

Она стояла перед ним и ловкими пальцами искусно завязывала галстук, а Шаса пытался подавить гнев и ощущение неполноценности, которые вызвал у него один вид того мальчика.

* * *

Машинист локомотива перевел их с общего пути на тихий участок за железнодорожными мастерскими и отцепил вагон у платформы, на которой уже стоял «форд» Абрахама Абрахамса. Сам Эйб поднялся на балкон, как только вагон остановился.

– Сантэн, вы прекрасны, как никогда.

Он поцеловал ей руку, потом расцеловал в обе щеки. Небольшого роста, как раз с Сантэн, с живым выражением лица и быстрым внимательным взглядом. Его уши всегда были насторожены, как будто он слышал звуки, которых не слышал больше никто.