— Какой прогноз? — обеспокоенно спросила Есия лечащего врача Елены. — Она выкарабкается?

Врач растерянно пожал плечами:

— Да откуда ж мне знать? Я господь бог, что ли?!

Есия рассвирепела:

— А кто вы? Разве вы не должны знать, кто чем болен и кому какое назначить лечение?

— Девушка, — обиделся врач, — у вашей Елены состояние стабильно тяжелое. Это вам о чем-нибудь говорит? Когда будет улучшение, никто не знает. Может быть, завтра, а может, никогда. И это никак не зависит от меня.

— А от кого?

— Только от самой пациентки.

— Но она же в коме!

— Не важно. Пациентка жива, следовательно, от нее зависит, захочет она очнуться или предпочтет не видеть этого света и дальше.

Есия нахмурилась.

— Правильно ли я вас поняла, Николай Андреевич, что Елена может просто уходить в беспамятство от шокирующей правды? То есть она могла видеть того, кто на нее напал, и ее сознание отказывается воспринимать это?

— Не исключено.

— Пустите меня к ней.

— Нет.

— Пожалуйста, — взмолилась Есия. — Я только задам ей пару вопросов, вдруг она меня услышит.

— А если услышит и отреагирует неадекватно? Вы понимаете, чем это может закончиться?!

— Чем?

— Да чем угодно, вплоть до летального исхода!

Так ни о чем не договорившись с врачом, Есия ушла. Она медленно брела по больничному дворику, рассматривая скамьи, покрытые снегом, и скульптуры с давно облупленными или отбитыми носами. У поворота остановилась и обернулась на здание больницы. Жалюзи в окне ординаторской тут же закрылись, и ей показалось, что она успела разглядеть долговязую фигуру врача.

* * *

«А на кладбище все спокойненько, ни друзей, ни врагов не видать, все культурненько, все пристойненько, исключительная благодать…» — вертелась в голове у Есии песня Ножкина, пока она пробиралась между могилами.

Решила сократить путь, да и кладбищенский покой умиротворял. В детстве она часто бывала на старом кладбище в центре города. Ей нравилось разглядывать выщербленные, обветренные временем надгробия, вглядываться в лица на керамических фото, пытаясь понять, чем жили, кого любили эти люди. Что случилось с ними, особенно с теми, кто ушел из жизни совсем молодым.

К одной могиле Есия приходила каждый раз, когда попадала на кладбище, и подолгу смотрела в смеющееся лицо юной белокурой девочки. Она была такая красивая, что захватывало дух. Иногда Есия плакала и отчаянно фантазировала, что могло бы произойти, если бы та незнакомая девочка вдруг ожила. Они вполне могли бы подружиться и болтать подолгу, гуляя вместе и держась за руки.

Есия росла, а девочка с фотографии на надгробье оставалась все такой же юной и прекрасной. Ей навсегда осталось двенадцать лет.

Еще больше, чем надгробия, Есию привлекали склепы. Высокие, стрельчатые, закрытые на замки или полуразрушенные, они манили своей мрачной красотой. И только рассказы подружек о страшных находках — убитых и замученных преступниками жертвах — удерживали ее от того, чтобы пробраться в склеп и спуститься вниз по холодным мраморным ступеням.

Боялась Есия живых, а не мертвых. Наверное, именно поэтому пошла работать следователем — чтобы преодолеть свой страх. Но он все равно остался где-то в глубине души, и теперь невозможно было от него сбежать. Приходилось как-то уживаться с ним.

Выйдя за кладбищенскую ограду, Есия взглянула на часы. По времени как раз можно успеть зайти по адресу, где проживала Тамара, мама Олега Крайнева. Ей уже дважды посылали повестку, но она так и не пришла на беседу.

Свернув в переулок, Есия пошла к старому сталинскому дому, где еще сохранились коммунальные квартиры. У входа ей пришлось посторониться и пропустить «скорую помощь», выезжающую со двора. Несколько женщин в наскоро наброшенных на плечи полушубках и пальто стояли у порога первого подъезда и разговаривали.

Есия уже почти вошла, как вдруг до ее слуха донеслась знакомая фамилия.

— Как вы сказали? — обернулась она. — Крайнева?

Женщины разом замолчали. Взгляды их моментально стали настороженными и враждебными.

— Я следователь. Вот мое удостоверение. — Есия показала «корочки».

Посмотрев внимательно удостоверение, женщина в накинутом на плечи норковом полушубке сообщила:

— Тамару сейчас в морг увезли. Говорят, покончила с собой. «Скорая» приезжала, но уже поздно было.

— У нее сын недавно погиб, — подхватила разговор полная женщина в цигейковой шубке. — Тамара с того дня как не в себе была.

— Да она и так была не совсем в себе, — вздохнула полнеющая дама со следами увядающей красоты на лице. — Пила не переставая.

— Неправда, чего ты наговариваешь на человека?! — вступилась за покойницу «цигейковая шубка». — Не пила она. Ну, может, совсем чуть-чуть. Так оно и понятно: единственный сын, она его очень любила. Приходил редко, Тамара почти все время одна была. А после смерти Олежки будто умом тронулась. Поздороваешься, а она глянет молча и дальше идет. Но это понять можно: горе какое!

— Так и я о том же, — раздраженно возразила увядающая красотка. — Да, страшно, сын погиб. Ну так внук еще есть!

— Внук, — покачала головой «цигейка». — Она толком и не видала его, с невесткой в ссоре была. Да и Олег последнее время совсем перестал приходить.

— Правильно, эта вертихвостка, его жена, и Олега к рукам прибрала, и с матерью рассорила. А мальчик хороший был, вежливый. Только вспыльчивый очень. Чуть что — мог сразу в драку полезть. А куда ему — сам-то здоровьем особым никогда не отличался. Вот надают ему ребята тумаков, а он потом у меня дома сидит, и я его чаем отпаиваю да синяки бодягой обрабатываю. Боялся сразу домой идти, мать его за вспыльчивость всегда ругала, — неожиданно поддержала ее бывшая красавица.

Женщина в норковом полушубке, молчавшая во время этого диалога, вдруг сказала с заметным раздражением:

— Да эта вертихвостка, Олежкина жена, даже рада была, когда он из-за нее дрался. Женился бы на моей Маринке, до сих пор жив бы был.

— Скажите, а Тамара, мать Олега, давно жила одна?

— Давно. Сколько ее помню, — кивнула «цигейковая шубка». — К ней часто сватались, когда она молодая была. Но она все из-за Олега отказывалась. Считала, что не имеет права выходить замуж, потому что тогда будет плохо ее сыну.

— А вы случайно не знаете, не ссорился Олег с женой в последнее время? Может, Тамара Крайнева жаловалась, рассказывала что-нибудь? — спросила Есия.

Женщины замолчали, вспоминая.

— Тамара в последнее время в себя ушла, почти ни с кем не общалась, — задумчиво произнесла соседка, поправляя шубку на плечах.

Подруги ее поддержали: