Золотарев обошел кучу-малу, собранную в центре комнаты.

— Субботник, значит? Групповуха?

— А что тут такого? Все по добровольному согласию… — Участник праздника, не нашедший поддержки у Фочкина, даже постарался подняться, но тут же носком ботинка одного из омоновцев был водворен на прежнее место.

— Приказа подниматься не было! Всем сидеть тихо!

— Откуда вы, ребятки? — не замечая акта насилия, спросил Катышев и брезгливо, кончиками пальцев приподнял с кровати чей-то мундир с погонами сержанта.

— Оттуда же, откуда и вы, — чуть слышно отозвался кто-то из полуголых милиционеров.

— Я имею в виду, в каком подразделении и под чьим руководством служите? — постарался быть более понятливым капитан. — Уж не подполковник ли Ломакин ваш атаман?

На этот раз смельчаков дать ответ не оказалось. Но по понурым лицам легко было определить, что Катышев попал в точку.

— Разберемся, — ответил Фочкин и приблизился к Константину. В данную минуту он, как самый старший по званию, взвалил на себя и роль самого главного начальника, а потому считал, что имел право на любые команды и распоряжения.

— Пусть одеваются, — приказал он то ли Катышеву, то ли лейтенанту. — У мужиков проверить документы и в автобус, а девиц разведем по комнатам и допросим, пока не остыли.

Он огляделся, потеряв из виду Золотарева, но, тут же смекнув, что капитан еще не выходил из комнаты, обратился в пустоту:

— Капитан Золотарев! — Он направился в комнату, в которой скрылся товарищ, и вскоре изнутри послышалось его неподдельное удивление: — Ба! Кого я вижу! Это же наша Лялечка!

Забившись в угол и натянув одеяло до плеч, на разложенном диване сидела старая знакомая. Только это была уже не та экстравагантная и нагловатая Ляля, которая под диктовку писала заявление и с которой он расстался несколько дней назад в квартире Блинкова. Девушку было не узнать. На этот раз макияж на ее лице был куда более свежим и естественным. Окровавленное ухо, не в меру распухшие губы и длинные кровавые царапины на щеке.

— Ты меня не узнаешь? — спросил он, присаживаясь на край дивана. — А где твоя подруга, как ее, Жанет?

Не отвечая на вопрос, девушка посмотрела в сторону выломленной двери, закрыла лицо ладонями и тихо по-щенячьи завыла.

Командное настроение у майора тут же улетучилось, он лишь придвинулся ближе и положил руку ей на обнаженное плечо:

— Успокойся, малышка, все уже позади. Теперь мы тебя никому не отдадим.

И Катышев и Золотарев, стоя в двух шагах от товарища и разглядывая истерзанное лицо и тело девушки, прекрасно понимали, что это и есть издержки беззаботной, легкой жизни, мера расплаты за несогласованную с начальством производственную инициативу. Допрашивать ее здесь и сию же минуту не было необходимости. С их неожиданным появлением ни других защитников, ни покровителей, ни самопризванных родителей в лице мамок и сутенеров у Ляли не осталось, а потому что-то скрывать и утаивать от своих освободителей у нее никакого смысла не было. Но девушке нужно было дать время, чтобы она пришла в себя.

— Оденься, малыш, — оглядев комнату и не найдя никакой одежды, кроме испачканного кровью халата, попросил Фочкин. — Золотце, останься с девушкой.

Он вышел из комнаты и только теперь в разнополой группе участников сексуально-принудительного развлечения, по-прежнему располагавшихся на ковре и натягивающих на себя одежду, он узнал высокую, худенькую девушку с русыми волосами до плеч. Ту самую, которая по совету и выбору Блинкова в тот памятный вечер должна была принадлежать ему, Фочкину. Она была уже одета и лишь покорно ожидала последующих распоряжений.

Он коснулся ее плеча, предлагая подняться, и тут же толкнул Жанет в сторону пустой комнатки. Следуя за ней, он даже поблагодарил все небесные силы, что между ними так ничего и не произошло. Хотя, если бы в тот злопамятный вечер патруль не обвел их вокруг пальца и Блинков не ввязался в потасовку, вероятно, они могли бы быть близки. Что теперь было хуже, сексуальная утеха, которую он мог бы получить, или последовавшее заявление с жалобой на их действия с Сергеем, который занимал койко-место в ведомственном госпитале без сознания и с проломленным черепом, Фочкин сказать не мог. В данный момент он и не думал об этом. Теперь ему хотелось как можно быстрее узнать, кому принадлежала идея изувечить и упрятать в притон двух беспомощных девушек.

Фочкин плотно закрыл дверь и посмотрел на Жанет. Над припухшим левым веком неудачно располагался подсиненный подтек. Девушка покорно стояла около кровати и, не отрывая глаз от крепкой фигуры Фочкина, теребила наподдающуюся пуговку на расстегнутой до половины блузке.

— Ты что делаешь? — не отрывая глаз от обнажающейся груди, спросил майор.

— Что-то не так? Вы хотите, чтобы я сначала сняла юбку?

— Я же сказал всем одеться!

— Но вы так плотно закрыли дверь!

— Вот дуреха! — Подвинув ей стул, Фочкин мысленно даже выругался. — Я не спать с тобой сюда пришел.

— Мало ли, — без всяких эмоций пожала она плечами и, оставив в покое так и не застегнутые пуговки, присела на стул. — Может, вспомнился старый должок…

— Для этого нужно было устраивать такой переполох?!

— А что здесь необычного? — Она с вызовом посмотрела на него, и ему показалось, что в ее взгляде появилась ненависть. — Я к этому давно привыкла. Вы ведь, менты, между собой нас поделить не можете! То на одних работаем, то на других, то, как сегодня, третьих ублажаем.

Он помолчал, прислушиваясь к шуму и командам лейтенанта, которые доносились из-за двери. Судя по всему, процесс одевания закончился, и теперь решался вопрос, что делать с клиентами в милицейских погонах.

— Это Черемисова вас сюда затолкнула?

— А кто же еще?

— А можно как-то ее сюда вызвать?

— Как же, приедет! Что она, дура, что ли? Хотя спроси у сутенера-охранника. Но — полная безнадега. Мамка со всеми поддерживает только одностороннюю связь. А если надо, приезжает совсем нежданно-негаданно.

— Но вы же с Лялей, насколько я знаю, на улице работали…

— Мы много где работали. Это долгий разговор. Но после того, как на вашей квартире вычислили Ляльку и узнали, что она под вашу диктовку написала ответное заявление, нас в наказание зачислили в штрафную роту.

— Что значит в штрафную роту?

— А то и значит, — зарыдала она, — что из этого притона охрана на улицу не выпускала. И ноги приходилось раздвигать только за кормежку. Да субботники, да побои! И клиенты здесь — сплошные извращенцы и мазохисты.

Она замолчала и осторожно прикоснулась к распухшей брови, демонстрируя доказательства только что сказанным словам. Наверняка она теперь как никогда понимала,