Информация эта дошла до президента нашей компании, который, надо полагать, кому-то сильно вставил за то, что в таком понятном, если смотреть из штата Коннектикут, глобальном мире случаются такие казусы. Срочно исправить. Исправлять принялись с утроенной энергией. Тут был важен только результат – заключить контракт к концу июня, чтобы об этом можно было упомянуть в квартальном отчете. Сколько в процессе срочного исполнения потеряется денег – вопрос второй или даже третьей степени важности. Главный исполняющий не мотивирован на повышение прибыльности конкретного контракта – он обычный чиновник в крупной корпорации. Корпорации и министерства – у них очень много общего. Глобальные корпорации странным образом вписываются в либеральную экономическую модель, Андрей, например, считает, что вообще не вписываются, отсюда и неминуемый крах этой самой модели. Это я опять возвращаюсь к нашим регулярным спорам.

А история подписания контракта с Сити-банком подходила к своему завершению, и на сегодняшний день единственным видимым препятствием на пути торжества глобального идиотизма стоял российский офис. По этой причине нас прессовали ежедневно – политкорректно по электронной почте и на грани истерики – по телефону. Андрей сопротивлялся долго и в этом сопротивлении был последователен: в результате запрашиваемых скидок мы теряем до полумиллиона прибыли, следовательно, если вам хочется так прогибаться, то либо вы нам эти деньги компенсируете, либо на эту сумму корректируете бонусные планы. Он был прав не только по сути, но и по внутренним процедурам самой компании, поэтому в теории задача должна была решаться просто, но на практике она оказалась вовсе не решаемой. Любой путь предполагал корректировку уже существующих планов. Конечно, в масштабе корпорации полмиллиона долларов ничего не значили и даже по российским меркам были суммой незначительной, но в эпоху уже внедренного SO404[22]и неусыпных аудиторских проверок и эти полмиллиона все равно бы вылезли, поэтому их должен был кто-то авторизовать, то есть поставить свое имя и указать причину. И тогда весьма вероятно, нашлись бы доброжелатели, которые объяснили бы президенту компании или ее финансовому директору, ценой каких потерь мы получили этот глобальный контракт. И тогда получилась бы «радость с горькими слезами на глазах». Замкнутый круг. В принципе Андрей мог продолжать свое сопротивление до бесконечности, поскольку был прав и формально, и по существу. В этом, кстати, принципиальное отличие американской компании, при всех ее прочих недостатках, от российской, где подобное своеволие и дня терпеть бы не стали. Но Андрей был человеком прагматичным и решил пойти на сделку, если использовать судебную терминологию. Условия сделки предстояло додумать, огласить и добиться мне, и смысл ее был в том, что, теряя полмиллиона прибыли, мы получаем от корпорации миллион, как максимум, рекламных денег из бюджета global accounts, которые тратим по своему усмотрению. И это решение было полностью в компетенции людей, с которыми мне предстояло встретиться в Лондоне. «Миллион, конечно, это вряд ли, но сильно вниз не уходи. Мы точно должны получить больше пятисот тысяч за весь этот гемморой. И это должна быть договоренность на три года. Если тебе потом не понадобится – пойдешь им навстречу».

– И ты думаешь, они согласятся?

– Они согласятся, если ты не поплывешь. Они рассчитывают взять тебя на испуг. Стой на своем: мы не против, если финансы все это официально авторизуют, а этого не случится никогда. Согласятся, – сказал он после того, как задумался на мгновение. – Согласятся, просто они еще об этом не знают.

Так же, как и я еще не знал, как сильно начнет биться сердце, когда телефон завибрирует у меня в кармане и я увижу имя Nastya. Я ни разу не разговаривал с ней после того вечера, то есть почти десять дней. Прощаясь, она сказала, что позвонит сама, и я до сего момента совсем не был уверен, чего хочу больше... не был уверен, но думал, не был уверен, но хотел, не был уверен... а теперь уже был уверен, услышав ее голос в телефоне: «Привет!»

– Привет.

– Ну вот, я позвонила.

– Хорошо, – первые слова осторожно, на ощупь, пока не нашел еще правильной интонации.

– Ты хоть узнал, с кем говоришь? Поздоровайся как следует.

– Конечно. Здравствуй, Настя. Рад тебя слышать. Даже если бы я не узнал твой голос, то все равно бы узнал, потому что прочел твое имя.

– Вот молодец. Теперь я тебя узнаю. Такой настоящий менеджер. Менеджер-маркетолог. Слушай, а что, определился номер?

– А почему он должен был не определиться?

– Ну не знаю, я тут звоню разным людям, когда определяется, когда нет.

– А ты где?

– Я? В Лондоне. – Снова почувствовал, как бьется сердце, так бьется, что в висках стучит.

– И долго ты там будешь?

– Недели две точно. Скажи, что ты хочешь приехать, ну пожалуйста...

– Хочу.

– Теперь скажи, что приедешь...

– Приеду.

– А теперь скажи... что не по работе, а потому, что хочешь меня видеть.

– Не скажу. По работе, но очень хочу тебя видеть. И если бы ты не позвонила, я сам бы позвонил.

– Какой ты милый, – засмеялась Настя, – как ты мило врешь, но все равно приятно. Надолго ты приедешь?

– На два дня.

– Задержаться сможешь?

– На день максимум.

– Скажи мне точно когда. Я постараюсь, чтобы у меня был выходной. Как здорово! Я когда звонила, уверена была, что мы увидимся. Буду тебя ждать и обещаю не называть тебя менеджером.

– Или маркетологом.

– Или маркетологом, – охотно согласилась Настя. – Я тебя правда буду ждать.

– Я тоже.

«За шлагбаумом – свобода», – повторяли герои какой-то чудесной книги, пытаясь эту свободу обрести. Фраза вспомнилась, когда самолет стал выруливать на взлетную полосу. По правилам компании бизнес-класс обычным сотрудникам полагался только при перелете свыше десяти часов, поэтому в Лондон я летел в окружении подростков обоего пола, возвращающихся в свои дорогие школы после проведенных дома каникул. Многие знали друг друга, что не способствовало атмосфере уединения и покоя, которая возникает, когда летишь в бизнесклассе хорошей авиакомпании на дальнее расстояние и кресло рядом пустует. Читаешь, смотришь кино, слушаешь музыку, ешь, спишь – немного устаешь, но очень хорошо прочищаются мозги, если, конечно, в полете не нужно готовить какую-нибудь презентацию. Наверняка кто-то знает физиологическое объяснение этого эффекта.

Но не в этот раз. Все три с половиной часа полета подростки соревновались в рассказах о том, кто за прошедшую неделю нарушил больше запретов и совершил больше гадостей. Их радостная активная позиция не находила поддержки у немногих знающих русский взрослых пассажиров, но и препятствий на пути обмена информацией тоже не находила. Худые и разъевшиеся, прыщавые и симпатичные – они все были, по крайней мере на словах, одинаково испорчены. Мне кажется, услышь родители хотя бы половину этих историй – перестали бы платить деньги за так называемое элитное образование.