большинстве на конгрессе) характеризовалась требованием немедленного организационного размежевания с оппортунистами и соглашателями всех мастей и оттенков.

Никогда более в истории Коминтерна накал дискуссий не приобретал такого масштаба, как жарким московским летом 1920 года. Противостояние в ходе работы комиссий и комитетов двух главных режиссеров Второго конгресса — Зиновьева и Радека — пошло на пользу его содержательному наполнению. Зиновьев, который по итогам конгресса добился временного отстранения своего оппонента от коминтерновской работы, рано праздновал победу.

1.7. После конгресса. Ленин и Цеткин

Используя в своих целях вялотекущий конфликт между своими соратниками, направленными на работу в Исполком Коминтерна, Ленин проявил качества опытного партийного тактика, исповедуя принцип «разделяй и властвуй». Если же возникала необходимость бросить на чашу весов собственный авторитет, он сам брался за перо. В августе Ленин написал открытые письма австрийским, немецким и французским рабочим, разъясняя им ключевые решения, принятые в Москве. В них шла речь об участии коммунистов в парламентских выборах и практическом применении «21 Условия», было выдвинуто требование покончить с «вреднейшими иллюзиями» о возможности политического сотрудничества с левыми социалистами[139]. Важную роль играли и личные встречи с отбывавшими на родину делегатами конгресса, которые занимали значительное место в августовском графике работы вождя[140].

В последующие месяцы его внимание переключилось на внутриполитические проблемы: Россия изнывала от утопической политики «военного коммунизма», остановился транспорт, хлебородные регионы оказались перед угрозой страшного голода. Остроту кризиса усиливало трагическое поражение Красной армии под Варшавой. Признав ошибочность «тактики наступления», Ленин возложил часть ответственности на коммунистов из стран, которые раньше являлись частью Российской империи. Они якобы настаивали на военной помощи в их «советизации», и просьбы эти не могли остаться не услышанными: «…между собой мы говорили, что мы должны штыками прощупать — не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?»[141]

Не менее спорным являлся и ленинский аргумент о том, будто конфликт с Польшей должен был отвлечь внимание Запада от радикальных решений Второго конгресса: «…под шумок войны Коминтерн выковал оружие и отточил его так, что господа империалисты его не сломают». Накануне сентябрьской конференции РКП(б) 1920 года вождь продолжал строить планы возобновления наступления на Польшу: «За ближайший месяц мы должны во что бы то ни стало покончить с Врангелем. А когда мы с ним покончим, на съезде Советов отвергнем этот мир и двинем все силы на Польшу, если будет выгодно. Чтоб было похоже на правду, на сессии ВЦИК закажем патриотические речи Бухарину, Сосновскому, пусть 1/3 проголосует против мира. Скажем, что оппозиция на съезде превратилась в большинство, и опять двинем на Варшаву»[142]. Даже если оставить в стороне анализ ленинского отношения к демократическим процедурам, очевидна фанатическая уверенность в том, что появление Красной армии на западных границах России вызовет очередной приступ мировой пролетарской революции — уверенность, которая на исходе третьего года большевистской диктатуры не имела под собой сколько-нибудь надежной опоры.

Переходя уже во время общепартийной конференции от обороны к наступлению, вождь РКП(б) обещал при первом же удобном случае повторить попытку зажечь революцию в других странах. «Несмотря на полную неудачу первого случая, нашего первого поражения, мы еще раз и еще раз перейдем от оборонительной политики к наступательной, пока мы всех не разобьем до конца». Параллельно он обвинял своих оппонентов в рядах зарубежных компартий в том, что они «не могут и мысли допустить, что мы своей рукой поможем советизации Польши. Люди эти считают себя коммунистами, но некоторые из них остаются националистами и пацифистами»[143]. Там, где Ленин чувствовал покушение на свой политический авторитет, он не жалел токсичных ярлыков и острых эпитетов.

Клара Цеткин

1910-е

[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 802. Л. 1]

Тем большее удивление вызывает его толерантность по отношению к Кларе Цеткин, которая, став членом КПГ и используя свой авторитет старой социалистки, являлась сторонницей умеренной политики, поддерживала Пауля Леви и вела бескомпромиссную борьбу с левацкими уклонами в партии.

Зарубежные социалисты, вошедшие в элиту довоенного рабочего движения и после раскола 1914 года перешедшие на позиции коммунистов, ценились на вес золота. Цеткин впервые прибыла в Москву в сентябре 1920 года для организации Международного женского секретариата Коминтерна.

Хорошо знавшая Ленина, она сразу по приезде была приглашена к нему в гости. Цеткин не стеснялась использовать добрые личные отношения с вождем Советской России для того, чтобы выступить в роли просветителя и донести до него личное видение ситуации в немецкой компартии. Канал связи действовал и в обратном направлений, Цеткин регулярно сообщала Паулю Леви о настроениях лидеров РКП(б), их заблуждениях и надеждах, обращенных на Запад. 2 октября 1920 года она подробно описывала «ошибочные представления русских» о том, будто немецкую партию раздирает борьба двух течений — радикального, пытающегося вернуть коммунистов на путь наступательных действий, и оппортунистического, которое тормозит их под предлогом борьбы с путчизмом[144].

То, что немецкая коммунистка считала иллюзией и заблуждением, на самом деле являлось неоспоримым фактом — раскол между левыми радикалами и «левитами» углублялся с каждым днем. В таких условиях смена руководства компартии являлась только вопросом времени. В начале 1921 года Леви, Цеткин и их соратники выступили с критикой непродуманных шагов эмиссаров ИККИ на съезде Итальянской социалистической партии, а затем и против попытки «левых» организовать при поддержке прибывшего из Москвы венгра Бела Куна вооруженное восстание в Центральной Германии. Оно вошло в историю как «мартовская акция» и обернулось жестоким поражением компартии, которое в очередной раз привело к большим жертвам среди радикально настроенных немецких рабочих.

Клара Цеткин не скрывала своих эмоций в письме Ленину, одном из самых ярких свидетельств плюрализма мнений на заре коммунистического движения: в Италии, расколов партию и оставив лучших рабочих в рядах социалистов, мы совершили еще бо́льшую ошибку, чем была наша собственная в Германии в 1918 году. Вину за этот раскол несет Исполком Коминтерна, и все разговоры о том, что лучше бы иметь в Италии маленькую, но «чистую» партию — это отговорки лисы, которая не может дотянуться до винограда[145].

Руководство ИККИ, продолжала Цеткин, «считает объективными только те доклады, которые соответствуют его собственным пожеланиям, но далеко не всегда — реальной ситуации», а его неспособность «править железной рукой в бархатной перчатке» привела к тому, что ряды коммунистического движения покинули лучшие лидеры, зато остались «революционные ослы»[146]. Несмотря на столь жесткие оценки, которые могли стоить ей партийного билета, Клара Цеткин до своей смерти оставалась