служат этой цели: построению отношений безопасной, надежной привязанности.

Кроме того, это должна быть привязанность особого рода: для того, чтобы вернуться к тем состояниям, в которых возможно развитие первичных способностей, необходимо ощутить себя в отношениях со старшей фигурой: безопасно «умладшиться», ослабить контроль, проявить свои потребности, не рискуя при этом потерять отношения.

Признавая и уважая в клиенте взрослую, ресурсную личность, не претендуя на экспертную позицию в отношении его жизни, мы, тем не менее, в некоторых вещах строим отношения как взрослый с ребенком:

— принимаем на себя большую часть ответственности за наши отношения;

— даем ему в этих отношениях больше пространства для выражения спонтанных чувств (контейнируем свои реакции и делимся ими избирательно, по необходимости);

— постоянно удерживаем в фокусе его безопасность (и свою ответственность за нее в рамках наших отношений);

— вежливо отказываемся от его заботы, полагая себя той фигурой, от которой исходит забота, не требующая того же взамен;

— отказываемся добровольно от того, что приняли бы от равного: пользы, связей, секса, денег сверх оговоренной оплаты, подарков, услуг и т. п.;

— строим отношения вне зависимости от успешности клиента, его достижений, сообразительности и социально одобряемого поведения (то есть, по Роджерсу, с безусловным принятием самой личности).

Все это создает такой контекст отношений, в которых клиент терапевту практически ничего не должен, и следовательно, его ценность (как ценность ребенка) не связана ни с пользой, которую он мог бы принести, ни с его «хорошим поведением», ни с его успехами или неудачами.

Тогда сами отношения становятся благоприятной средой, в которой возможны изменения. По сути, это опыт некоторой благополучной зависимости от другого человека.

И «взрослый», и «ребенок» в терапевтических отношениях это лишь роли, но это роли, которые должны быть в ключевых точках выдержаны, чтобы могли случиться изменения. И большая ответственность здесь ложится на терапевта.

В прошлой главе мы говорили о том, что в жизни невозможно избежать зависимости от других людей. Привязанность — данный нам самой природой механизм, позволяющий не тяготиться этими связями.

Привязанность — это эмоциональная связь между людьми и ее субъективное переживание, стремление быть рядом с другим человеком, потребность ощущать его близость, поддерживать постоянный контакт с ним.

Привязанность делает зависимость

— не тягостной, а приятной, утешающей;

— не вынужденной, а желанной, а следовательно — добровольной.

Так неожиданно в зависимости появляется ощущение свободы.

Привязанность помогает нам задерживаться в отношениях и использовать их для развития своего потенциала. Именно привязанность является питательной средой для роста способностей личности, особенно — первичных актуальных способностей.

Все это, понятно, относится к безопасной привязанности. Собственно, все отношения по определению являются зависимыми, но сильно различаются по качеству привязанности. Она бывает

— поверхностная или глубокая,

— спокойная или напряженная,

— безопасная или тревожная,

— питающая или истощающая.

Чем больше повреждена у человека способность глубоко привязываться к другому человеку, тем труднее ему строить отношения, и тем хуже дается развитие способностей к саморегуляции. В особенно сложных случаях эффективность психотерапии ставится под вопрос из-за невозможности терапевтических отношений.

Это верно и в отношении психотерапевта. Психолог, не способный позволить себе глубоко и спокойно привязываться и распознавать привязанность к себе, будет избегать зависимости в отношениях — но, поскольку это невозможно, он будет строить такие отношения, в которых зависеть от него будет тревожно, и клиенту придется прикладывать усилия, чтобы «убедить» терапевта привязаться к нему — в том числе, с помощью соблазнительного и романтизированного поведения.

Критерии привязанности

Глубина привязанности определяется степенью присвоения (интериоризации) фигуры другого человека. Насколько другой человек становится частью нашего внутреннего мира, нашим внутренним объектом. Насколько этот внутренний объект в нашем мире устойчив и постоянен. Насколько он там внутри к нам добр и хорош.

Сила привязанности ощущается как интенсивность желания сохранять отношения.

Чем меньше глубина привязанности, тем она напряженней и тем интенсивней и контрастней переживания в отношениях. Неглубокая, но сильная привязанность создает трудно выносимое напряжение из-за постоянного страха потери, который обостряется при любом отдалении. Неглубокая и слабая привязанность не дает удержаться в отношениях.

Задача терапии — провести отношения от бурных и противоречивых чувств к глубоким надежным водам, в которых возможен рост способностей личности.

Сначала привязанность появляется как желание испытывать ощущения, которые дарит другой человек. Потребность видеть его снова, слышать его, ощущать его запах и прикосновение, присутствие. Это очень острые переживания, знакомые всем влюбленным как начало романтической любви. Однако и чувства младенца к родителям, и чувства к новому другу, и чувства клиента к терапевту и терапевта к клиенту на первом этапе всегда таковы — если складываются отношения привязанности. Нам хочется проводить вместе время, уделять свое внимание (на языке психики время это и есть внимание, и это связано с первичной актуальной способностью Время).

Уже здесь, если есть трудности с привязанностью, можно принять чувства за романтический или эротический интерес. Например, если в опыте терапевта или клиента все сильные привязанности были не в семье, а в романтических или сексуальных отношениях.

Второй волной приходит потихоньку проникающее, просачивающееся желание подражать другому, перенимать его или ее словечки, жесты, манеру одеваться или причесываться, позы и привычки. Другой человек начинает «звучать» и «действовать» внутри нас сперва через внешнее подражание.

Ни дети, ни взрослые не подражают тому, кто им не нравится. Даже перенимая неприятные черты, мы заимствуем их только у тех, с кем у нас есть внутренняя связь.

Если автономность в жизни давалась дорогой ценой (было много принуждения, контроля, произвола со стороны старших фигур), нам может быть неприятно ловить себя на невольном подражании кому-то — или замечать, что кто-то другой подражает нам. И всегда раздражает, когда нас копируют те, к кому мы не привязаны — и, тем более, те, кто нам не симпатичен.

Также стремление подражать принимается за признак идеализации, некоторой «влюбленности». Хотя это про другое: так мы начинаем вписывать любых важных для нас людей в свой внутренний мир через первичную способность Модель/Пример.

Углубляясь дальше, привязанность приводит нас к переживанию принадлежности отношениям: появляются притяжательные местоимения. «Мой терапевт» (а не просто «психолог, к которому я хожу»), «моя клиентка», «наши разговоры». Другой человек воспринимается как «свой», и возникает желание быть для него тоже «своей»/«своим». «Мой» означает, естественно, «хороший», «лучший» — это обычное проявление отделения своих от чужих. Свои лучше, чем чужие.

— Армяне лучше, чем евреи.

— Чем? Чем лучше?

— Чем евреи.

Так в пестрой толпе посторонних мы оказываемся подсвечены привязанностью другого и становимся для него кем-то — еще не уникальным в своей человечности, нет — но