этот адрес оставил напоследок, непонятно, что заставило Глашу взять именно его, а не ограничиться двумя почти соседними домами.

Но перед этим Травин ещё раз вернулся к дому Станкевича. Там он взглядом отметил окно комнаты таможенника, оно выходило на проезжую часть и было закрыто. Из соседнего окна неслись звуки патефона, видны были силуэты танцующих людей, на первом этаже кто-то громко читал новости и смеялся. Взгляд зацепился за крышу — там знакомый Травину человек крепил что-то к шпилю.

— Инженер это, — рядом с Сергеем остановилась пожилая женщина. — Житья от него нет, всю крышу проволокой запутал, а если гроза, сгорим к чёртовой бабушке. Я уж и в милицию писала, толку нет.

— Савушкин? — уточнил Травин.

— Они. Как есть преступный элемент, смотри, словно горный козёл прыгает, и ведь нет страха у человека.

Савушкин и вправду вёл себя бесстрашно, он долез до середины шпиля и там распутывал что-то двумя руками, держась ногами за опору. Казалось, ещё чуть, и свалится с высоты тридцати метров, но инженер, видимо, не в первый раз такое проделывал.

— Все люди как люди, — женщина нашла собеседника и упускать не собиралась. — У этого ни жены, ни детишек, бобылём живёт.

— И что, не водит никого к себе?

— Да была у него одна, но потом к другому прибилась, в нашем же доме нашла, шалаболка. Он вешаться хотел, да перехотел, ирод.

— Прям так и вешаться?

— На своих проводах повис, пожарники снимали, ух и страсти тут были, а потом вроде как поутихло.

— А как пассию его звали?

— Кого?

— Ну эту шалаболку.

— Да Глашка же, почтальонша.

Травин усмехнулся. Если предположить, что Глаша не сбежала куда-то, то вот он, готовый подозреваемый, прыгает по крышам. Убийство из ревности — банальнейшая ситуация.

Что одна, что другая Алексеевская улица были вымощены плохо, горкомхоз обещался начать ремонт этим летом, и даже щебень завёз аккурат перед Пасхой. Кучи камней не мешали детям гонять тряпичный мяч или бегать за обручем, подгоняя его палкой, Травин пытался увернуться и от тех, и от других, но улица, вначале широкая, сузилась так, что двум телегам не разъехаться. Нужный дом он нашёл не сразу, тот стоял немного в глубине, адрес был написан на заборе краской, наполовину смывшейся весенними дождями. Сергей подёргал ручку калитки, потом встал на цыпочки, запустил руку за загородку и сам отодвинул щеколду. На участке, особенно в тенистых местах, лежал снег, но дорожка, отсыпанная щебнем, очень похожим горкомхозовский, была совершенно сухой. Мальчик лет шести в шапке и шерстяном пальто качался на качелях, подвешенных к притолоке крыльца.

— Ты Максим Гаршнек?

— Да, — мальчик глядел на Травина с любопытством. — Вы как калитку отворили, я думал, может воры лезут.

— Часто лазают?

— Нет, вы первый. Вам мама нужна?

— Сначала ты. Журнал «Мурзилку» выписываешь?

— Конечно, я уже читать умею. Только у меня он уже есть.

— Почтальон принёс?

— А то. Недавно совсем.

— В пятницу?

Мальчик прикрыл глаза, начал загибать пальцы.

— Угу, — сказал он, — а может нет.

— Ладно, — сдался Травин, — зови маму.

Максим с сомнением посмотрел на Сергея, видимо решая, стоит ли оставлять его одного наедине с качелями, и скрылся за дверью, но тут же выбежал.

— Сейчас мама подойдёт. А вы милиционер?

— Кто милиционер? — дверь отворилась, на пороге стояла Черницкая.

Глава 6

— Заходила в прошлую пятницу, точно помню, я тогда не работала, — Черницкая сидела напротив Травина, держа в руках фарфоровую чашку. — Вот на этом месте она сидела, где-то в половине девятого вечера, мы с ней поговорили немного, а потом она ушла. Вы ешьте.

— Домой? — Травин поёрзал на стуле. Свою чашку он держал двумя пальцами.

Стул был жёстким и неудобным, с гнутыми ножками и спинкой из прутьев. Лампа, висевшая над столом, едва не касалась его макушки, когда он наклонялся вперёд, чтобы взять ещё одно печенье — имбирное, с орехами. Имбирь Травин не любил. Если не считать этих мелких неудобств, в доме Черницкой было уютно, сени отгораживали большую комнату от крыльца, здесь же находился открытый очаг, в котором тлели дрова. Между окнами стоял резной буфет с посудой, готовила доктор явно не здесь, на отдельную кухню, которую удалось мельком рассмотреть, вела дверь, другая такая же закрывала проход в остальную часть дома. Места здесь было в разы больше по сравнению с избой, которую Травин снимал.

— Нет, она говорила что-то об ещё одном месте, куда должна была зайти. Да вы не стесняйтесь, у меня по случаю муки и масла много, я ещё напеку, — Черницкая кивнула на тарелку, где лежали два последних печенья, — пациенты обеспечивают, я им велю не делать этого, так всё равно несут.

— А не припомните, что она об этом месте сказала?

— Нет, — Елена Михайловна посмотрела вверх и влево, решительно мотнула головой, — нет. Сказала только, что ей по пути. На улице уже смеркалось, у нас, знаете, тут, бывает, пошаливают, чужим ночью ходить опасно, но я сама привыкла, иногда в больницу вызывают.

И она кивнула на телефонный аппарат, стоящий на буфете.

Травин точно знал, что на начало апреля этого года в Пскове было 648 абонентов, у Соколова, начальника станции, трудились восемь телефонисток, в основном они соединяли различные учреждения и высокое начальство, а у простых горожан в пользовании находилось всего около сотни номеров, и это количество неуклонно сокращалось. Сергею телефон положен не был, да и не потащил бы никто ради него линию в слободу.

— Через забор, — заметив взгляд Сергея, сказала Черницкая, — была Алексеевская община сестёр милосердия, а теперь там 2-я совбольница, мой отец Михаил Фёдорович хирургией в ней заведовал, ему линию и провели, ещё до революции. Папа умер не так давно, вот, пока работает телефон, только звонить особо некому, разве что в исполком, жаловаться. Я уже и писала, чтобы сняли, но всё никак, какие-никакие, а расходы. Может вы поможете, почта и телефон — почти одно и то же?

Травин чувствовал себя странно. Черницкая свои роскошные глазки ему не строила, даже о здоровье не спросила, но уходить почему-то не хотелось. И это несмотря на стул, лампу и приторно-сладкое печенье.

— Попробую что-нибудь сделать, — он решил, что потом с этим разберётся. — Странно, у вас одна фамилия, у сына — другая.

— Так получилось, — не стала вдаваться в подробности Черницкая. — Что-то ещё хотите спросить?

— Да. Ваша медсестра, Надя Матюшина, она сегодня дежурит?

— В воскресенье? Кажется, нет, у нас медсёстры двенадцать часов работают, потом сутки отдыхают, график её можно посмотреть. А что, вам