Наконец легавый вышел, и направился к Баториевым воротам, тут бы за ним побежать, но посмотрел на него этот здоровяк нехорошо, пристально, словно что-то подозревая, так что Пашка рисковать не стал, отстал прилично, и из виду его потерял.

Всё это Пашка выложил Митричу, когда прибежал домой.

— Дурак, — Митрич ел варёную в мундире картошку, окуная её в плошку с солью и заедая квашеной капустой. — У мясника этого глаз намётанный, срисовал тебя, больше к нему пока не лезь, недельку обожди, и уже потом лови, наверняка где-нибудь возле вокзала живёт. Чего ты мне тут написал?

Он кинул на стол клочок газеты с жирными пятнами и каракулями на полях.

— Фома с Фимой приходили, сказали, сегодня заявятся как стемнеет.

— Это плохо, — Митрич помрачнел, — может, почуяличто их хозяин, стукнул кто? Вот ведь, вчера еле хвост стряхнул, вдвоём вцепились, аспиды, я уж кружил, кружил, а потом не помню как сюда добрался. Оба меня ждали?

— Как есть.

— Что им от меня надобно, не сказали?

— Нет, я не спрашивал.

— Это ты правильно, не хватало ещё, чтобы они чего подумали. Ты не лыбься, Фима-то дурачок, а вот свойственник его шибко вумный, собака, если догадается, глазом не моргнёт, пришьёт. Подготовиться надо, ты, Пашка, тоже дома будь, только как они придут, на чердаке ховайся, вдруг услышишь, что мы кричим друг на друга, не вылезай, бить меня начнут — тоже, ну а если порешить задумают, тут на тебя надежда.

Митрич вышел из избы, открыл дверь погреба, спустился по ветхой скрипящей лестнице. На деревянных полках лежали ящики с картошкой и луком, к потолку были подвешены окорок, с которого уже срезали половину, и гирлянды репчатого лука, тоже поредевшие. Продукты Митрич доставать не стал, отодвинул кучу тряпья, лежащего в углу, на полу валялась железная пластина. Её он воткнул в щель между кирпичами, пошатал. Один из кирпичей поддался, за ним в нише лежал тяжёлый свёрток, звякнувший, когда Сомов его доставал.

— Вот, держи, — он вернулся, протянул парню револьвер с очень коротким стволом, — машинка американская, называется кольт. Знай себе наведи на врага да на курок жми шесть раз.

— А может чего серьёзнее есть, дядя Митяй?

— Кулемёт. Иди вон у красноармейцев забери, скажи, поиграться хочешь. Дурачок ты, Пашка, голова два уха, эта машинка мне от Краплёного досталась, где он их взял, не знаю, только хорошая штука, кучно кладёт. Маруху он свою прежнюю из такого застрочил, когда с фраером её застукал, все шесть пуль в тютельку, так что нос не вороти. И запомни, сидел чтобы аки мышь, и ушки на макушке.

Незваные гости пришли ближе к полуночи, Фима уселся на кровать, достал ножичек, и начал его подкидывать, стараясь поймать. Нож ловился через раз, а то и реже, большей частью втыкаясь в половицы.

Фома на развлечения подельника внимания не обращал.

— Мальчонка твой где?

— Шляется где-то, от рук отбился.

— Смотри, избалуешь ты его, — Фома пошарил во внутреннем кармане пиджака, достал карту города.

— Смотри, — он потыкал толстым пальцем в отметки на карте, — сюда нам надо пробраться, давай-ка с тобой покумекаем, как лучше быть, и как тебе свой хвост сбросить, чтобы там с рассветом быть. Да не трясись ты, не один на дело пойдешь, а со мной, риска там никакого нет. Вскрывать будешь шнифы, предположительно германские, ты как, ловкость не растерял?

— А что за шнифы? Какие модели?

— Во вторник с утра скажу, тогда же и начнём, два на этой неделе, и ещё два потом, опосля.

Во вторник утром Циммерман щеголял лиловым синяком под левым глазом. Где он это украшение получил, говорить отказывался, но догадаться было несложно — с самого начала рабочего дня Семён и Света почти не разговаривали, девушка села на кассу одна, и когда её о чём-то спрашивали, краснела.

— Дездемона застукала Отелло с другой? — Травин придвинул стул, сел напротив помощника. Сам он был в прекрасном настроении.

Приёмник работал, правда, Лиза его сразу экспроприировала, но обещала отдавать по первому требованию. А ещё, идя с работы в понедельник, Сергей почти случайно столкнулся в бакалейной лавке с Черницкой, они не только раскланялись, но ещё и поговорили минут десять, доктор, поначалу отвечавшая сухо, под конец прощаться не спешила. В «Авроре» на Пролетарском бульваре крутили «Божественную женщину» с Гретой Гарбо в главной роли, оказалось, что Черницкая обожает эту американскую актрису и совершенно не против сходить с Травиным в кино, но только в четверг вечером. На том и сговорились, правда, Сергею пришлось дать обещание, что в этот же четверг, только днём, он обязательно придёт на врачебный приём, и даст себя осмотреть. При слове «осмотреть» доктор смутилась и очень мило покраснела, так что мысли о Лапиной были отодвинуты даже не на второй план. А вот о Глаше Травин помнил, только расследование зашло в тупик, тут бы очень помог следователь, но тот, как думал Сергей, законно отдыхал, и встретиться с ним Травин рассчитывал не раньше среды.

— Никто меня не застукал, — Семён старательно сортировал листы почтовых марок, не отрывая от них взгляда, — просто упал и ударился. И вообще, прекрати собирать сплетни.

— Не ври, я же видел твою жену, у тебя её пальцы отпечатались на лице, — Сергей упёр взгляд в переносицу помощника. — Средний так очень отчётливо.

Тот вскочил, сбегал в фойе на первый этаж, там висело огромное зеркало в резной дубовой раме, и долго себя разглядывал, а когда вернулся, то постарался сесть к Сергею неповреждённым боком и сделал вид, что всё ещё очень занят.

— У английского писателя Кэрролла, — Травин говорил словно в пустоту, те из сотрудников, кто оказался рядом, старательно прислушивались, — есть сказка о девочке Элис, которая тоже очень любила пялиться в зеркало, вертелась она перед ним, вертелась, и попала в чудесную страну, там можно было жить в обратную сторону. Из будущего в прошлое.

— Это ты к чему? — подозрительно спросил Циммерман.

— К тому, что прошлое ты так не вернёшь, сколько себя не разглядывай, потому как мы не в сказке живём. Если, Сёма, твоя Муся тебя убьёт до того, как ты сдашь отчёт, я тебя с того света достану. И так буду делать каждый месяц. Мне звонил Вайнштейн, спрашивал, когда ты его осчастливишь. Когда?

— Да готово всё, — Семён достал из ящика толстую папку, поднял её над столом обеими руками, торжественно подержал так несколько секунд, и отпустил. Бюрократическая стопка бумаги солидно шмякнулась об стол. — После обеда нарочный зайдёт. И вообще,