– Ты всем скажи: так оно и есть. Пусть поберегут свои надломленные головы. Работать чем-то надо.

– Да… Скажу, если просишь. Ждем, когда Вика приедет. Интересно, что она расскажет. Какой он импотент. Оль, а кроме шуток, он тебе рассказывал, как она от него к кому-то другому перескочила?

– Виктория не была у Алексея, – ровно ответила Ольга. – Он позвонил ей и пригласил в шутку. Она в шутку согласилась. Потом поехала к своему другу. Алексей в это время был уже у меня.

– Он так тебе сказал? И ты в это веришь?

– Как я могу ему не верить, если он был у меня!

– Во сколько он к тебе приехал?

– Ты совсем рехнулась? С какой стати я должна перед тобой отчитываться?

– А с такой стати, что перепихнуться времени много не нужно. Вика говорила, что с ней никто не бывает импотентом.

– Зина, ты допила? Иди работай. Напомню тебе, что я – третий день заместитель директора института. Ты пока – заместитель несуществующего заведующего отделом. Тебе нужно готовиться к тому, чтобы новый заведующий согласился оставить тебя заместителем.

– То есть… Ты хочешь сказать…

– Да. Заведующей ты не будешь. Не дотягиваешь. Мы выходим на новый уровень, это, надеюсь, всем понятно.

– Всем все понятно. – Зина резко поднимается и направляется к выходу, не допив свой кофе. У порога оборачивается, смотрит почти с ненавистью. – Всем понятно, что ты впилась в этого несчастного, чтобы все подгрести под себя. Как только он появился, – все стало про тебя ясно. Приклей его пластырем к своему радикулиту, – почти кричит Зина и хлопает дверью.

Ольга сидит, глядя перед собой пустыми глазами. И внутри у нее темно и пусто. Может, их всех уволить? Но когда начнется следствие, их все равно найдут, чтобы взять показания… Что наговорят озлобленные бабы? «Следствие может никогда не начаться, – веско говорит она самой себе. – Так бывает. Бывают ведь без вести пропавшие. И что лучше: увольнять – не увольнять? Лучше пока ничего не менять. Но как это все терпеть, когда нет сил терпеть…»

В течение дня они с Алексеем говорили только по внутреннему телефону и только по работе. Каждый из них, затаившись, сидел в своем кабинете, когда по коридору застучали каблучки уходящих сотрудниц. Никто из них не заглянул к Ольге попрощаться. Зина сделала свое дело. Алексей вошел к Ольге, когда институт опустел, устало сел на диван.

– Что ты думаешь об этой истории с Турцией? – спросил он.

– А ты?

– Я, похоже, схожу с ума. Мне кажется, что Виктория в Турции, что она скоро приедет, а то была не она…

Ольга смотрит на него с ужасом. А если действительно… Но костюм, который был в тот день на Виктории, ее духи… Что это означает в таком случае… Она собирает свои вещи, они молча идут к выходу. Она говорит:

– Поехали на твоей машине. Мою оставим. У меня болит спина. Все уже в курсе, так что…

– Это хорошо, что в курсе, – отвечает он.

В машине мозг Ольги плавится от бесчисленного множества самых невероятных предположений. Она смотрит на Алексея украдкой, подозрительно. Она не знает, есть ли у него пистолет. Она не может знать, была ли у него в тот день Виктория. Возможно, была. И они вдвоем убили какую-то женщину, надели на нее костюм Князевой, чтобы сбить с толку именно ее, Ольгу, к которой он и приехал сразу за алиби. А Вика умчалась куда-то. Раз сказала, что в Турцию, значит, в другое место…

В квартире Ольга неподвижно стояла в кухне, пока туда не вошел Алексей.

– Скажи мне правду, – сказала она, – ты знал Викторию до того, как пришел в наш институт?

– Да, – с трудом произнес он. – Мы познакомились в одном клубе, месяцев пять назад… Это длилось несколько дней… Потом она ушла от меня с другим в том же клубе. Встретились мы уже в институте.

– То есть из клуба вы поехали в твой дом? Ты, кажется, говорил, что не давал ей адреса…

– Да, она там была. Тогда…

– Значит, ты солгал. Или скрыл самое важное, что опять значит – солгал. Вовлекая меня в такую историю, ты врал! Я не верю тебе теперь ни в чем, понимаешь? Ты мог убить ее. Вы с ней вдвоем могли убить другую женщину и запутать меня, пока она смывалась. У тебя есть пистолет?

– Был. Той ночью, когда ты мыла террасу, я его искал и не обнаружил на месте…

– И об этом мне тоже не сказал…

Они смотрели друг на друга. Их взгляды сливались и плавились. Они боялись друг друга.

Петр сидел в коридоре клиники, сжав руки на коленях. Он не знал, сколько часов здесь сидит, ночь сейчас или уже день. Пару раз к нему выходили то врач, то медсестра, говорили пустые слова: «Все под контролем», «Мы делаем все возможное»… Он даже не переспрашивал, о чем речь – о спасении ребенка или о жизни Веры. Потом вспомнил какой-то фильм, в котором мужа ставили перед выбором: кого спасать – младенца или мать. Муж вроде сказал, что ребенка. А может, жену… Или жену хотел спасти муж из другого фильма. Если бы у Петра спросили… Он бы точно сказал: спасать ребенка. От смерти и от такой матери. Но у него не спросят, потому что срок слишком маленький. Шесть с небольшим месяцев. Таких, наверное, не спасают. А ему так жалко вдруг стало это крошечное существо, попавшее в такой переплет еще до рождения. Сама Вера, наверное, не знает, чей у нее ребенок. Петру уже все равно. Он хочет, чтобы дитя выжило назло взрослым подонкам, предателям, развратникам и придуркам…

– Мне очень жаль, – раздался рядом голос врача. – Преждевременные роды… Ребенка не удалось спасти.

– Вы коновалы!.. – закричал Петр и не смог сдержать рыданий. – Да как же вы все… Чем вы тут занимаетесь…

– Мне очень жаль, – повторил врач. – Вы можете войти к жене.

– Да на хрена она мне сдалась. – Петр бросил на пол мокрый от слез платок, а слезы все лились, он вытирал их рукавом пиджака.

– Зачем вы так. Нужно взять себя в руки.

– Я пришлю к ней водителя. – Петр почти бился в истерике. – Он возьмет ее в руки. Доктор, покажите мне ребенка… Я хочу его забрать. Мне нужно его похоронить.

– Давайте так. Вам его покажут. И вы поедете домой. Завтра займетесь похоронами. Здесь вам все расскажут, оформят. Я прощаюсь. Мои соболезнования. Сейчас за вами выйдет сестра.

…Что-то случилось со всей его жизнью, когда он смотрел на крошечного, сморщенного человечка… ручки, ножки, пальчики… Может, его бедная душа сейчас горько плачет, по-детски упрекает: «Что ж ты, такой здоровый, сильный, меня не спас, не уберег…» И показалось Петру, что нет у него никого роднее, чем этот навсегда уснувший птенчик. Он не хотел думать даже о своей красавице дочери, даже о матери… О том, что делать с Верой, вообще не знал. «Ты мой сын», – шепнул Петр, прощаясь.

Ему сказали, когда приехать утром, чтобы все оформить для похорон. Он как-то оказался дома. В пустой квартире, которая враз стала чужой. Неизвестно, сколько мужиков через нее прошло. Петр умылся, вошел в спальню, но тут ему стало совсем тошно. Переночует в комнате Вики. Он включил боковой свет в большой, роскошно и вычурно обставленной комнате – с альковами, драпировками, множеством зеркал. Домработнице Нине требовалось несколько часов, чтобы ее убрать. Вика любит светлые ковры, яркие пледы, мебель цвета слоновой кости с инкрустацией, хрустальные светильники… Он подошел к ее широкой уютной кровати, постоял, вспомнил, конечно, видео Курочкина. Нет, это не изменило его отношения к дочери. Он ее любит по-прежнему. Она – свободная женщина, делает то, что считает нужным. Какие могут быть претензии? Просто неприятно узнавать такие подробности: туповатый водитель Иван, нудный клерк Слава, который ходит в их дом с женой… Но это ее дела, ее причуды. Петр привычно перечислил про себя аргументы в пользу дочери. Она рано потеряла мать, это не могло не сказаться на ее психике. Ей не хватало тепла. Он никогда не умел не только показать ей свою любовь, но даже встать на один с ней уровень. Так повелось, что она казалась ему существом высшего порядка. Она необыкновенная, не такая, как другие молодые женщины. Работает по профессии в скромном НИИ, тяжело работает, хотя могла бы спокойно жить у него на содержании, потом на содержании мужа. Да, он ей отец, а не судья… Только на эту кровать он точно не ляжет. Петр оглянулся, нашел взглядом скромный и темный диван в углу, направился к стенному шкафу за подушкой и одеялом. Он долго стоял перед множеством полок, решая, нужно ли ему постельное белье. Нет, конечно, не нужно. Его знобит. Он закутается в это большое пышное одеяло и будет ждать утра, думая о своем маленьком умершем сыне.