Девушка опять взглянула на таблицу, но та расплылась у нее перед глазами. И сам аптекарь, и его лавка вновь погрузились в привычный ей туман, который линзы чудесным образом рассеивали. Она зажала себе рот рукой, чтобы подавить невольный возглас удивления. В этих линзах заключалось какое-то волшебство, заставившее изменяться окружающий ее мир. Лена вспомнила о Спартаке и подумала, что он оказался прав: с этими стеклами она сможет видеть то же, что и все остальные.

— Долго мне придется ждать, пока мои очки будут готовы? — спросила она, осмелев.

— Гораздо меньше, чем вам кажется, — заверил ее аптекарь.

Поджидая возвращения священника, Лена так и осталась сидеть на скамье, прямая, неподвижная, натянутая, как струна. Она думала о том, что скоро выйдет из-под суровой и деспотичной опеки семьи Бальдини, и от всей души надеялась, что Мизерокки будут обращаться с ней хоть чуточку лучше.

Вспоминая Тоньино, Лена мысленно сравнила его со Спартаком. Наверное, пришло ей в голову, разница между ними такая же, как между Котиньолой и Равенной. Тоньино олицетворял надежность земли, крестьянского труда, смены времен года. Спартак походил на мечту, на большой город, омываемый бескрайним, таинственным морем. Теперь, когда она увидела Равенну, Лена поняла многое из того, о чем ей рассказывал Спартак и чего ей никогда не забыть.

Но жизнь так не похожа на мечту, а сама она должна сдержать данное слово. Ей придется выйти замуж за Тоньино. Однако мысль о длительной помолвке приводила ее в ужас. То, что для других девушек, влюбленных в своих женихов, было волнующим и трепетным ожиданием, для нее превратится в кошмар. Раз уж ей суждено выйти за него замуж, лучше сделать это поскорее. «Вырванный зуб уже не болит», — подумала Лена.

— А вот и ваши очки, — объявил хозяин лавки, заставив ее вздрогнуть от неожиданности.

Лена надела их. Очки были легкими, их приятно было ощущать на лице. «Значит, оправой называется этот светлый ободок вокруг стекол», — сказала она себе. Что ж, теперь она будет знать. Девушка взглянула на лицо торговца оптикой и увидела его всклокоченные, как пакля, волосы, рябую от оспы кожу, покрасневшие веки с реденькими ресницами и даже различила золотистые искорки в его голубых глазах. Впервые в жизни она видела чье-то лицо так ясно, не щурясь, не прилагая усилий, чтобы сфокусировать на нем взгляд.

— Посмотритесь в зеркало, — посоветовал он, указывая на небольшое зеркальце на подставке, стоявшее на прилавке.

Лена с изумлением вгляделась в зеркальную глубь. Она видела незнакомое лицо, видела женщину, в которой не узнавала самое себя: бархатистую кожу, гладкую и нежную, горящие огнем фиалковые глаза, полные, красиво очерченные губы.

— Это в самом деле я! — воскликнула она.

— Вы очень красивая девушка, — заметил аптекарь с искренним восхищением. — Но предупреждаю, у вас в деревне непременно отыщутся какие-нибудь остряки, которые не упустят возможности посмеяться над вами из-за этих очков. Такие умники всегда тут как тут. Они будут вас обзывать «четырехглазой», «очкастой» и отпускать другие шуточки в том же духе. Вы их не слушайте.

— И не подумаю. Мир так прекрасен, когда смотришь на него через очки, — ответила Лена. Впервые в жизни она чувствовала себя совершенно свободно и легко.

— Берегите их. Если вы их уроните, линзы разобьются. И тогда вам придется вернуться ко мне, чтобы их заменить, а это стоит денег. На первый раз я возьму с вас очень умеренную цену. Но не могу же я делать скидки каждый день.

— Я буду их беречь, не сомневайтесь, — улыбнулась девушка, оглядываясь по сторонам, чтобы рассмотреть лавку во всех деталях.

Она смогла разглядеть замысловато вьющиеся прожилки в древесине прилавка и обнаружила трещины в плитах пола. Потом подошла к витрине и выглянула наружу из-за тюлевой занавески. Лена увидела фасад старинного палаццо, где располагалась резиденция епископа, и башню, увенчанную громадными часами с круглым белым циферблатом. На нем выделялись черные ажурные стрелки и римские цифры.

— Сейчас четверть первого, — с гордостью отчеканила Лена, вспомнив о глупой жестокости своих родных, считавших ее придурковатой только потому, что она якобы не умела определить время на часах колокольни.

Тут она заметила дона Паландрану, пересекавшего улицу в своей длинной, развевающейся черной сутане.

Для Лены этот день стал первым в ее новой жизни. Другие признаки перемен ей предстояло заметить много позже, но она уже шла семимильными шагами по дороге, ведущей далеко-далеко.

Лена вышла замуж в июле. Свадебный обед устроили во дворе дома Бальдини. Труды женщин, несколько дней готовивших праздничное угощение, не пропали даром: обед удался на славу. Все соседи одолжили на празднество сковороды, кастрюли, посуду и столовые приборы для многочисленных приглашенных.

Месяц назад Пьетро перебрал весь арсенал известных ему ругательств, когда пришлось заплатить за очки для Лены, теперь же он, не моргнув глазом, выложил деньги на свадебный пир.

Стол был богатым: зелень цикория, тушенная с копченой грудинкой, свиная колбаса и ребрышки, клецки из пшеничной муки, целая гора вареников, рагу, жаркое, мясное ассорти, испеченное на углях и на решетке. Много было и сладостей: традиционный соус «савор» из диких груш и айвы, сваренных в молодом вине, «английский десерт» из савойских бисквитов, пропитанных ярко-красным приторно-сладким ликером «Алькермес» и покрытых ванильным кремом, жареные пирожки с повидлом, истекающие соком красные арбузы и чудесные, ароматные дыни. Все это пиршественное великолепие венчали громадные оплетенные бутыли «Санджовезе» и «Альбаны»[8], а также бутылки орехового ликера, граппы[9] и анисовой. Чтобы все приглашенные могли уместиться за столом, пришлось снять двери с петель и уложить на козлы, покрыв их белоснежными простынями вместо скатертей.

Лена стояла у окна спальни, в которой в последний раз в жизни провела ночь вместе с племянницами, и смотрела, заплетая волосы, вниз, во двор, где полным ходом шли подготовительные работы. Благодаря очкам она теперь могла различить все детали предстоящего пиршества, столь необычного для глаз после привычной скудости растянувшегося на долгие годы великого поста.

Позднее ожидалось прибытие музыкантов с гитарой, аккордеоном и мандолиной.

Гости, отяжелевшие от еды и разгоряченные вином, начнут танцевать и петь, обмениваться шутками и сплетнями. Какая-нибудь молоденькая парочка непременно воспользуется всеобщим весельем и суматохой, чтобы сбежать за околицу и поваляться в поле на травке.

А Лене предстоит лечь в чужую постель с мужчиной, который ей не нравится. Она испустила тяжелый вздох, перешедший в рыдание, и подумала о многих поколениях женщин, переживших тот же опыт до нее: на свадьбе веселились все, кроме невесты. Сколько новобрачных до нее отдавали себя нелюбимым мужьям, рожали не всегда желанных детей, надрывались от непосильной работы в поле и дома. Сама Лена была, несомненно, плодом совокупления, которого отец желал, а мать вынуждена была терпеть. Она следила за племянницами, сестрой и детьми, сновавшими между двором и кухней. Они были ее семьей, но казались Лене совсем чужими. Она с ними почти не разговаривала, ограничиваясь несколькими скупыми фразами, ни слова лишнего. Будущему мужу Лена вообще сказала только одно: