и линза – это две разные вещи. Одна из них преломляет световые волны, другая – усиливает. Может, устройство предназначено для того, чтобы поближе рассмотреть… различные световые волны? Но в этом и в любом другом сочетании это не сработает. Вполне вероятно, что это ранняя и почти успешная попытка изобрести что-то вроде камеры Люмьеров, с помощью которой можно заглянуть под слои краски. Получается, это… – По спине пробегают мурашки, когда я понимаю, на что смотрю. – Очень ранний прототип технологии, которую разработал я.

Губы Виты приоткрываются, глаза распахиваются шире.

– Как интересно, – она наклоняется ко мне. За столом разгорается дискуссия на тему мультиспектральных камер, амплитуд в слоях, отношения сигнал/шум и того, почему я, скромный инженер, ошибаюсь. Посреди всего этого шума ко мне вдруг приходит приятное осознание того, что нас с Витой разделяют сантиметры.

Китти касается моего плеча, и я подпрыгиваю.

– Я возвращаюсь в отель, – говорит она. – Ты со мной?

– Пока нет. – Я смотрю на Дэва, который стоит позади нее и делает вид, что не замечает, как на него пялятся все его друзья. – Но ты иди, веселись.

– Спасибо за прекрасный вечер, ребята, – Китти посылает мне воздушный поцелуй и выходит за дверь.

– Что ж, я все еще не приблизилась к разгадке, но была рада с вами повидаться. Мне тоже пора, – говорит Вита через пару минут после ухода Китти. Толпа разражается стонами и просьбами остаться, пока она убирает странный артефакт назад в шкатулку. – Я должна идти, завтра рано вставать, но я приду на следующую встречу.

Все реагируют одобрительными возгласами. Похоже, клуб «Тайная Вечеря» тоже ею очарован.

– Тебя сопроводить? – поспешно предлагаю я. «Сопроводить»? Кто я, сэр Ланселот?

Долю секунды Вита колеблется, а затем кивает.

– Спасибо, – говорит она. – Шкатулка тяжеловата.

Безмерно довольный собой, я придерживаю для нее дверь, и мы выходим на улицу, окутанную ночной прохладой.

– Ты обещала попрощаться с хозяином, – напоминаю я.

– С Хью? Да, знаю, но, думаю, с меня на сегодня достаточно светских бесед. В следующий раз. – Она перехватывает шкатулку и прижимает ее к другому красиво обтянутому, округлому бедру. – Ты не обязан провожать меня домой, если не хочешь.

– А я хочу, – говорю я. Придурок. Но улыбка Виты того стоила.

– Ты не знаешь, где я живу.

– От Уоппинга все далеко. Так где ты живешь?

– В Сохо, – улыбается она.

– Отлично. Мне в ту же сторону. Могу сесть в другой вагон, если хочешь.

Вита прыскает.

– Ты мне нравишься, – говорит она. – А мне почти никто не нравится.

– Это комплимент? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она. – Еще какой.

Вита бросает взгляд на шкатулку в своих руках.

– Тогда ты ее понесешь? Весит целую тонну, – она обрывает себя. – Ой, только если тебе…

– Шкатулки мне носить можно, – отвечаю я. – Они не приблизят мою кончину, да и я надеюсь, что не умру в метро. Ты представь, как разозлятся местные. С другой стороны, я не против их побесить.

В этот раз она смеется, в глазах сверкает свет от уличных фонарей.

Мы заходим в метро.

– Кстати, соболезную твоей утрате, – говорю я. – Твой муж, наверное, был очень молод. Если не хочешь, не будем об этом говорить.

– Все нормально. Порой мне кажется, что о самом серьезном проще говорить с незнакомцами, – говорит Вита, когда подъезжает поезд. – Но не сегодня. Сегодня я хочу сесть вперед и притвориться, что мы машинисты.

– Серьезно? – Теперь настала моя очередь смеяться. – Ты не похожа на человека, который стал бы играть в машинистов. – Я сажусь рядом с ней и кладу шкатулку себе на колени. – И я бы не назвал тебя незнакомкой.

Вита медленно улыбается, словно очнувшись от долгого сна.

– На самом деле я люблю не поезда, а, скорее, электричество, – говорит она. – Оно с нами так давно, и мы стали забывать, что это тоже своего рода магия.

– Магия? – смеюсь я. – Да, вы с клубом «Тайная Вечеря» слеплены из одного теста.

– Пятьсот лет назад это все приняли бы за колдовство, – говорит Вита, указывая на неоновый горизонт. – А в масштабе Вселенной пятьсот лет все равно что секунда.

– А тридцать два года? Сколько это в масштабе Вселенной? – спрашиваю я.

– Этим и прекрасно время, – говорит Вита, провожая глазами длинные, подсвеченные здания – солдат прогресса, мелькающих за окном. – Будучи смертным, ты можешь замедлить его настолько, что почти остановишь.

Внезапно она поворачивается ко мне.

– Если усердно тренироваться, можно заставить один момент длиться вечно.

– Как? – спрашиваю я.

– Просто держись за него. – Ее темные глаза пристально смотрят на меня. – Когда ты счастлив, когда все хорошо или когда ты в ожидании чего-то, прочувствуй этот момент и держись за него так долго, как можешь. Запомни все до деталей: тепло ли было, чем пах воздух. Почувствуй, как под тобой движется поезд, запомни все, и тогда много дней спустя в любой момент ты сможешь сказать: «Я здесь был, я был счастлив, и это было по-настоящему», – она полувздыхает. – Забавно, но только после встречи с тобой я вспомнила, как это делается.

– Со мной? Почему именно со мной? – За последние несколько дней я уже тысячу раз задавался вопросом «Почему я?», но в этот раз все иначе. Сейчас за этим вопросом прячется надежда.

– Просто потому, что ты это ты, – говорит Вита. – Я забыла, как это делается, но ты мне напомнил. Спасибо тебе.

Никто из нас больше не произносит ни слова, пока поезд не подъезжает к станции, где нам нужно пересесть на другую линию. Удивительный и волшебный момент ушел в прошлое, но все равно остался моим. Порыв теплого воздуха, очертания Лондона – города из сверкающего стекла – на фоне фиолетового неба, голос Виты, мягкий и чистый, наклон ее головы, водопад волос и свет в глазах. Это воспоминание останется со мной навсегда.

Оставшуюся часть дороги мы сидим рядом в уютной тишине. В отражении окна я вижу фигуру девушки, ее распущенные волосы, бледный овал лица и наши соприкоснувшиеся плечи. Мы не знаем, свела нас судьба или случайность, но в данный момент это не имеет значения. Сейчас мне хватает того, как Вита опирается на меня, пока мы молча продолжаем ехать.

Глава двадцать вторая

Мой отец был строг и глубоко религиозен, но не из-за любви или веры. Его преданность проистекала из страха. Он так боялся попасть в ад, что почти всю жизнь платил за место на небесах. Он отдал деньги в обмен на вечную жизнь и отдал свою четырнадцатилетнюю дочь влиятельному человеку, чтобы выплатить долг. Каким-то образом