– Фамилия Бассингтон-Бассингтон мне знакома, сэр. Существует три ветви Бассингтон-Бассингтонов – шропширские Бассингтон-Бассингтоны, гэмиширские Бассингтон-Бассингтоны и кентские Бассингтон-Бассингтоны.

– Похоже, Англия владеет крупными запасами Бассингтон-Бассингтонов.

– Весьма приличными, сэр.

– Так что необходимость импортировать Бассингтон-Бассингтонов из других стран нам в ближайшее время не угрожает?

– Скорее всего, нет, сэр.

– Ну, а этот – что он за гусь?

– Не берусь ничего утверждать на основании столь краткого знакомства, сэр.

– И все же, Дживс, какое он производит впечатление? Вы готовы поставить два к одному, что этот тип не прохиндей и не зануда?

– Нет, сэр. Я не могу позволить себе столь рискованные ставки.

– Так я и знал. Что ж, тогда остается выяснить, к какому именно типу зануд он принадлежит.

– Время покажет, сэр. Этот джентльмен передал для вас письмо, сэр.

– Ах, вот как? – сказал я и взял в руки конверт. И тотчас узнал почерк. – Послушайте, Дживс, да ведь это же от тети Агаты!

– В самом деле, сэр?

– Не говорите так равнодушно. Разве вы не понимаете, что это для нас значит! Тетя просит меня присмотреть за этим умником, пока он гостит в Нью-Йорке. Господи, Дживс, да ведь, если мне удастся его как следует ублажить, чтобы он отправил в Ставку благоприятный отзыв, я могу поспеть в Англию к началу Гудвудских скачек. Так что сейчас, Дживс, «настало время, когда каждый честный человек должен прийти на помощь нашей партии»[13]. Нам следует сплотиться под знаменами и холить и лелеять этого типа, не жалея сил и средств.

– Да, сэр.

– Он не собирается долго задерживаться в Нью-Йорке, – продолжал я, дочитав письмо до конца. – Покатит в Вашингтон – хочет познакомиться с тамошними важными шишками, прежде чем начнет тянуть лямку на дипломатической ниве. Как вы считаете, сумеем мы завоевать любовь и уважение этого типа парой хороших обедов?

– Думаю, это как раз то, что требуется, сэр.

– Самое радостное событие за все время, как мы покинули Англию. Первый луч солнца сквозь тучи.

– Похоже на то, сэр.

Он стал доставать из шкафа мою одежду, и тут на минуту воцарилось неловкое молчание.

– Не эти носки, Дживс, – сказал я, весь внутренне напрягшись, но стараясь говорить небрежным, беззаботным тоном. – Дайте мне, пожалуйста, те, лиловые.

– Прошу прощения, сэр?

– Мои любимые лиловые носки, Дживс.

– Очень хорошо, сэр.

Он извлек из ящика носки с брезгливостью вегетарианца, вынимающего гусеницу из салата. Видно было, что он принимает это очень близко к сердцу. Мне тоже было чертовски неприятно и больно – но ведь должен же человек хоть изредка настоять на своем, как вам кажется?

После завтрака Сирил так и не появился, я подождал несколько часов и в начале второго потащился в клуб «Барашки» предаваться радостям желудка в обществе некоего Джорджа Каффина, с которым я сдружился сразу же после приезда в Нью-Йорк, он пишет драмы и тому подобное. Вообще у меня в Нью-Йорке завелась уйма друзей: в этом городе полно симпатичных людей, наперебой протягивающих руку дружбы и помощи заезжему страннику.

Каффин немного запоздал, сказал, что задержался на репетиции своей музыкальной комедии «Спроси у папы». Мы принялись дружно работать ножами и вилками. Подошла уже очередь кофе, когда официант сообщил, что меня хочет видеть Дживс.

Дживс дожидался в вестибюле. Он с болью покосился на мои носки и отвел глаза:

– Вам только что звонил мистер Бассингтон-Бассингтон, сэр.

– Вот как?

– Да, сэр.

– И где он сейчас?

– В тюрьме, сэр.

Я пошатнулся и ухватился за стену. Чтобы такое случилось с протеже тети Агаты в первое же утро, как он прибыл под мое крылышко, – это уж, признаюсь…

– В тюрьме?!

– Да, сэр. Он сообщил мне по телефону, что его арестовали и что он будет рад, если вы зайдете и внесете залог.

– Арестовали? За что?

– Он не соизволил поделиться со мной, сэр.

– Плохо дело, Дживс.

– Именно так, сэр.

Старина Джордж любезно вызвался поехать вместе со мной, мы впрыгнули в такси и рванули на выручку. В полицейском участке нас попросили подождать, и мы уселись на деревянную скамью в комнате, служившей чем-то вроде передней; наконец появился полицейский, а с ним – как я догадался – Сирил.

– Привет, привет, привет, – сказал я. – Ну как?

По личному опыту знаю, что человек, выходя из тюремной камеры, бывает, как правило, не в самом лучшем виде. В Оксфорде моей постоянной обязанностью было выкупать из кутузки приятеля, который в ночь после гребных гонок[14]неизменно попадал за решетку, и он всегда выглядел как лягушка, по которой несколько раз прошлись бороной. Сирил вышел ко мне в плачевном состоянии: под глазом огромный синяк, воротник оторван; словом, картина такая, которую не станешь описывать в письме на родину, тем более если пишешь тете Агате. Сирил оказался тощим, долговязым юношей с копной светлых волос и слегка выпученными бледно-голубыми глазами, делавшими его похожим на диковинную глубоководную рыбу.

– Мне передали, что вы хотели меня видеть, – сказал я.

– А, так вы Берти Вустер?

– Совершенно верно. А это мой приятель, Джордж Каффин. Пишет пьесы.

Мы обменялись рукопожатиями, а полицейский, достав комок жевательной резинки, припрятанной на черный день под сиденьем стула, отошел в угол комнаты и меланхолично уставился в пустоту.

– Что за дурацкая страна! – сказал Сирил.

– Ну, знаете ли, не знаю… вы просто не знаете! – сказал я.

– Мы стараемся, – сказал Джордж.

– Старина Джордж – американец, – пояснил я. – Пишет пьесы, и все такое – ну, вы понимаете.

– Конечно, не я эту страну выдумал, – сказал Джордж. – Это все Колумб. Но готов выслушать любые разумные предложения по ее усовершенствованию и довести до сведения соответствующих официальных лиц.

– Хорошо, скажите: отчего полицейские в Нью-Йорке не одеваются как положено?

Джордж осмотрел издали жующего полицейского:

– По-моему, все на месте.