— Эрка? — Почувствовав, что меня больше не держат, я перевернулась на бок и, подтянув колени к подбородку, обхватила их руками. Всё закончилось — на моих бёдрах засыхала кровь, и хотя её было немного, я чувствовала себя полностью разбитой и опустошённой… Неживой…

— Эрка… — Рука Ирко скользнула по моей щеке. — Не плачь… Девушкам в первый раз всегда так…

— Знаю… Прабабка говорила… — Я уткнулась лбом в колени, но Ирко, наклонившись надо мною, попытался заглянуть мне в лицо.

— Настолько плохо было? Прости, я не знаю, как можно, чтоб не так больно… Я не хотел!.. — Из голоса моего мужа уже исчезли так напугавшие меня ноты — это снова был прежний Ирко… Ну, разве что донельзя растерянный и виноватый… Где-то в глубине души я понимала, что в произошедшем повинен не только он один, но сказать ему этого так и не смогла, расплакавшись уже не потихоньку, а в голос…

Остаток ночи Ирко провозился со мною, точно с малым ребёнком: утешал, вытирал слёзы, пытался отпаивать то водой, то медовухой. Укутывал в одеяло, если я начинала дрожать, и клятвенно обещал, что теперь не прикоснётся ко мне до тех пор, пока я сама ему этого не позволю… Уснули мы далеко за полночь — когда я окончательно успокоилась, Ирко подгрёб меня к себе вместе со всеми одеялами и уткнулся носом в мою макушку.

— Ты меня простишь? Хоть когда-нибудь…

Я закрыла глаза и сонно вздохнула:

— Уже давно простила… — Я не врала. На Ирко и в самом деле невозможно было долго сердиться…

Несмотря на такое совсем нерадостное начало семейной жизни, постельные дела у нас с Ирко со временем наладились. В следующий раз я подпустила к себе мужа аккурат через неделю — мы с матерью уже полностью перебралась в дом Ирко, и я успела хоть немного обвыкнуться на новом месте. Окружающая добротная массивность уже не давила на меня так, как в самом начале, да и сам Ирко крепко держал данное мне обещание, ни словом, ни делом не позволяя себе лишнего.

Правда, без маленькой хитрости с моей стороны не обошлось — памятуя заветы Стембы, я, поджидая работающего на пасеке мужа, выпила немного медовухи, а потом зажевала всё листиками мяты… Это помогло — сосущий под ложечкой страх прошёл, а на его место пришла злость. Не на Ирко — на амэнцев, которые, как выяснилось, ранили меня гораздо глубже, чем это казалось вначале: боль и страх жили во мне и теперь… Но я всё равно так просто не сдамся и не позволю «Карающим», пусть даже и через годы, курочитъ жизнь мне и уж точно ни в чём не повинному Ирко!.. Злость придала мне решительности — вспомнив, какими глазами муж смотрел на мои распущенные волосы, я расплела косу и, старательно расчесав волосы, распустила их по плечам. Поколебавшись немного, заметно ослабила шнуровку на груди — отдав Кветке свадебный наряд, я вновь стала одеваться как прежде…

Ирко понял мой намёк, едва ступив на порог — он приблизился ко мне, осторожно провёл рукою по волосам.

— Теперь можно?

— Да… — Я посмотрела в глаза мужу, улыбнулась… Рука Ирко переместилась с волос на мою щёку, а ещё через миг он поднял меня на руки и ринулся в нашу спальню так, точно за ним стая волков гналась… В этот раз у нас всё опять получилось довольно бестолково, но боли и страха больше не было, а медовуха подёрнула дымкой настойчиво лезущие ко мне воспоминания… В дальнейшем я прибегала к её помощи несколько раз, но потом, когда жуткие картинки стали потихоньку подменяться нашей вознёю с Ирко, отказалась от выпивки и вздохнула с облегчением: похоже, это сражение я всё же выиграла…

Со временем супружеские обязанности уже не заставляли меня костенеть от напряжения, и я потихоньку стала учиться взаимности — начала ласкать волосы и плечи Ирко, целовать его, шептать ему на ухо такие же глупости, какие он плёл мне. Это оказалось неожиданно приятно — муж даже на мою малейшую нежность отвечал с утроенным жаром. Но если Ирко буквально распирало от кипящей в крови страсти, для меня происходящее так и осталось чем-то вроде игры — чуть-чуть забавной, но в то же время милой… Да и сближали нас с Ирко по-настоящему не одни только постельные утехи…

Мой нелюдимый и не особо разговорчивый муж относился к той породе людей, которые раскрываются постепенно и лишь перед близкими. Да и тогда любым разговорам они предпочитают дела и поступки, а дела Ирко я видела. Он не только устроил для своей тёщи южную, самую солнечную горницу, но и неизменно помогал мне в уходе за матерью, терпеливо вникая во все мелочи. Во время таких хлопот на лице мужа никогда не появлялось даже тени гадливости или, что ещё хуже, наигранного сочувствия, и это его отношение к матери не было маской — Ирко обладал на диво искренней натурой, так что его заботливая внимательность была совершенно естественной. Он смог всем сердцем принять совершенно ему чужого, к тому же неизлечимо больного человека… Конечно, Стемба и Кветка тоже хорошо относились к матери, но если Кветка чисто по-бабьи её жалела, то Стемба видел Эльмину Ирташ не безвольной куклой, а заботливой матерью семейства и женой любимого им военачальника… В общем, поступок Ирко не мог не вызвать моего ответного к нему уважения и искреннего желания узнать своего мужа получше, и вот тут Ирко предстал передо мною совсем с другой стороны…

Оказалось, что выросший среди леса парень хоть и стеснялся людей, зато имел пытливый, быстрый ум и живо интересовался окружающим его миром, подмечая в нём мельчайшие детали и связи. О лесных обитателях он знал не в пример больше любого охотника, и теперь, найдя благодарного слушателя — мой муж, в отличие от сельчан, не считал всех женщин безмозглыми курицами, — охотно делился накопленными знаниями во время наших лесных прогулок.

— Вот, смотри: каждый муравейник как одно княжество. Есть и пастухи, и добытчики, и воины… Видишь — они крупнее и на страже стоят… — Я, устроившись на корточках рядом с Ирко, внимательно всмотрелась в почти незаметную жизнь. Действительно, муравьиные воины были не только крупнее: их жвалы тоже оказались более хищными и острыми, чем у тех же рабочих, тянущих к своему дому травинки, или пастухов, суетливо крутящихся вокруг выпасаемой ими на листиках тли…

— А ещё разные муравейники воюют между собой, поэтому и дозорные у них всегда начеку. — Я искоса взглянула на мужа. В такие моменты Ирко совершенно преображался — не запинался и не искал слова. Глаза мужа ярко блестели, а сам его рассказ обретал необычайную живость и лёгкость… Я перевела взгляд на огромный, действительно похожий на беспокойный город муравейник и уточнила:

— Они за землю воюют? — Ирко тяжело вздохнул.

— Не только. Победители грабят муравейник и забирают себе все личинки побеждённых — так они себе рабов выращивают…

Если бы после такого заявления Ирко добавил, что на муравьиных рабов их хозяева надевают ошейники, я бы ему поверила, ведь он и так уже показал мне, как общаются между собою пчёлы. Пчела, нашедшая медоносные цветы, рассказывает о своей находке товаркам, исполняя на лотке сложный танец… Но пчёлы — прежде всего именно труженицы и войною на соседа не идут… Я ещё раз посмотрела на воина-муравья — хищного, блестящего рыжеватым панцирем так, что хоть эмблему рисуй… Настроение как то сразу испортилось, и муж мгновенно уловил эту перемену — ласково провёл рукою по моей косе, поцеловал в висок: