— У всякой женщины они есть, милорд. Румяна и краски для век… И кисточки, конечно. Признайтесь, вы уже догадались! Кому, как не вам, знать женщин… — тут по ее личику словно пробежала тень. — Говорят, у вас сотня наложниц. Одна красивее другой.

— Кто тебе такое сказал?!

— Люди говорят.

— Ну, насчет сотни они явно преувеличили… — Адрелиан поспешил сменить тему. — И долго ты ехала?

— Нет ничего длиннее и ничего короче, чем путь жаждущего к источнику… Так у нас говорят.

Она отвела глаза, по лицу скользнула тень. Но через миг дрогнули уголки вишневых губок, прищур стал сильнее, зорче… Насмешка. Дерзкая, но такая нежная…

Время тянулось незаметно. Солнце скатилось за западную городскую стену, погасла огненная завеса на балконной двери. Дикий виноград стал похож на чугунную решетку, выкованную гномом, что заблудился в лесах Нальраэна и сошел с ума…

Перекликалась стража на воротах. Из садов потянуло прохладой. Высокое небо, гладкое, с прозеленью, как семаахская бирюза, наливалось бархатной чернильной синью, и пламя свечи стало нестерпимо ярким, почти слепящим.

* * *

Принцесса сидела напротив — неподвижная, узкие ладони целомудренно сложены на коленях. В жарком сиянии свечи ее лицо казалось полупрозрачным, будто выточенным из сердолика. Адрелиан затаил дыхание. Сейчас он вздохнет — и видение рассеется, и он останется один в комнате… наедине с глухой болью невосполнимой потери.

— Ты не устала, Амилла? — спросил лорд-регент и удивился, услышав собственный голос — осипший, словно он целый день командовал полками на поле боя.

— Нет, что вы, милорд! С вами я готова говорить хоть до утра. Конечно, если вы пожелаете…

«Я пожелал бы никогда отсюда не уходить. Но еще больше мне хотелось, чтобы ты об этом не пожалела».

В кабинете его ждали доклады наместников. На послезавтра был назначен малый королевский совет. Адрелиан искал повода закончить разговор, уйти… и понимал, что на самом деле ищет повод задержаться еще хоть ненадолго.

Прощаясь, он поцеловал узкую, невесомую руку принцессы и застыл, вдохнув странный горьковатый запах благовоний, которыми было надушено ее платье — запах пустынь, сухой полыни и выгоревшего до белизны неба.

— Доброй ночи, Амилла.

— Доброй ночи, ваше величество.

Дверь закрылась. Еще несколько минут лорд-регент стоял в полутемном коридоре. Сердце отстукивало время, точно шаги невидимого стража на стене, а в ушах стоял глухой перезвон бубенцов — вроде тех, что погонщики нашивают на сбрую своих верблюдов…

* * *

На следующий день Адрелиан проснулся рано. Кажется, всю ночь во сне он искал слово, чтобы назвать что-то, но никак не находил.

Он открыл глаза. Бледно-голубые шторы заледеневшими водопадами ниспадали до пола — лорд-регент нарочно выбрал покои окнами на восток, чтобы не было соблазна залеживаться в постели. Было тихо — как бывает только рано утром, когда солнце, до сих пор прячущееся за дворцовыми стенами, за крышами домов, вдруг подскакивает, точно сияющий хрустальный шар, и застывает в небе, пораженное собственной дерзостью.

И тут лорд-регент понял, что нашел то самое слово. «Счастье».

Он был счастлив.

До самого вечера это чувство не покидало Адрелиана. Откуда-то взялись силы, словно на него наложили заклятие неутомимости. День тек, как река — то невыносимо медленно, то стремительно, неистово, словно пытаясь обогнать самого себя… и нес его к той двери из тяжелого красного дерева, к тому мгновенью, когда он толкнет ее и войдет в комнату с занавесом из огненных копий, пронзающих черные листья дикого винограда…

За ужином он спросил, не желает ли она чего-нибудь.

— Милорд… Я буду вам верной женой. Я буду радеть о благе Туллена. Я рожу вам наследника. Я прошу вас лишь об одном. Не принуждайте меня менять веру.

Адрелиан замялся.

— Поймите меня… Я хотела бы принять вашу веру сердцем. Как приняла вас, мой государь.

В комнате стало очень тихо. Казалось, даже дрова в камине перестали трещать. Узкая ручка принцессы замерла на красной парче рядом с его рукой — так близко… так ужасающе близко…

…И Адрелиан увидел как наяву: тяжелое лезвие топора с сухим треском входит в столешницу — между ее ладонью и его.

Лорд-регент поднял взгляд. Глаза Амиллы, чуть раскосые, цвета недоспелого желудя, смотрели на него.

— Принять человека проще, чем принять бога. Я не училась магии, не беседовала с мыслителями, милорд Адрелиан, и не могу объяснить, почему оно так. Если просьба моя слишком обременительна…

— Нет… — выдохнул Адрелиан. — Что ты…

Он все еще не мог поверить собственным ушам. В комнате вдруг стало слишком мало воздуха. Или его собственные вены стали слишком узкими, чтобы вместить обезумевшую кровь?

А может быть, эта девочка, едва достигшая брачного возраста, просто не ведает, что говорит? Но нет, так не глядят юные барышни — райские пташки, выращенные в тепле и холе, повторяющие заученные по книжкам и балладам клятвы.

— Вам нехорошо, милорд?..

Тонкие-тонкие пальчики коснулись его запястья, как дыхание.

Конечно, он не станет принуждать ее переходить в иную веру. В конце концов, девочка права: как можно заставить кого-то уверовать? Вера рождается в душе… как любовь. Если разобраться, вера — это и есть любовь к богу. И, как любовь, она бывает разной. Светлой, неистовой, всепоглощающей. Мучительной, омраченной ревностью и сомнениями и существующей вопреки им — подобно дереву на оледенелом склоне, что избито ветрами и снегом, но все равно цепляется корнями за каждую трещинку, за каждый уступ. Она может быть холодной, похожей на привычку, как в браках, о которых говорят, что они заключены без любви…

Но… Если в народе пойдет гулять слух, что на престоле сидит еретичка, что тогда? Очень многие усилия пойдут прахом… А уж распустить тот слух найдется кому, будьте уверены. Те же владетельные сайэры, оскорбленные, что не на их дочерей пал выбор лорда-регента.

Надо будет обсудить проблему с епископом Коотом. В отсутствие патриарха именно он высший специалист королевства про делам религии и веры.

И, конечно же, Адрелиан распустит гарем. Это будет непросто. Хотя бы потому, что каждой из его возлюбленных — бывших возлюбленных — надо выплатить отступные. По закону Туллена мужчина, расставаясь с наложницей, обязан заплатить ей или ее семье — чтобы женщина могла хотя бы какое-то время жить безбедно.

Лорд-регент Адрелиан — а когда-то просто офицер имперской гвардии — отпускал своих наложниц так, чтобы ни одна не уносила в сердце обиды.

Он уже переговорил с лордом-казначеем. Разговор получился долгим и малоприятным. Сайэр Авенир, некогда адепт Алого Ордена, тучный, пунцовый, то и дело возводил очи горе, качал головой и прикладывался к кубку с белым аккенийским — другого вина он не пил. Адрелиан усмехнулся. Эх, сайэр казначей, кому бы говорить про потворство женским капризам! Вся столица знала, как дочка покойного сайэра Карфакса окрутила Авенира, некогда выпивоху и похабника, каких поискать. Правда, и сейчас в тесной компании бывший магистр мог спеть пару песенок, от которых и орк покраснеет. Но с пьянством было покончено раз и навсегда. А что до песенок… против них и сама сайрис Эльвен не слишком возражала.