не было, и с Эссексом он не водил дружбы, не вдохновлял его своими творениями. Потому Шенбаум и отвергает эту для него крамольную мысль. Да, соглашается он, в жизни Шакспера действительно не было переживаний, столь травмирующих психику, что поэт из весельчака и гедониста превратился в мизантропа и стал писать величайшие в истории человечества трагедии, тут сказать нечего – таковы непредсказуемые взлеты творческого пути гения.

Вот такой путаный, неубедительный образ Шакспера-Шекспира вырисовывается из всего, что о нем было написано в давние времена и в самые близкие. Чтобы уяснить себе роль Стратфордца в комбинации Бэкон-Ратленд, надо выяснить, установить ряд положений, которые характеризовали бы нравы, правила общения людей того времени, их способы и возможности заниматься наукой, литературой, развлекаться, нормы их морали, допустимого и недопустимого в поведении. И лучший, на мой взгляд, источник для выяснения всего этого – комедии Бена Джонсона, бытописателя того времени, и его «Записные книжки». Но, конечно, и пьесы других драматургов, отражающие быт и нравы эпохи. Из этих пьес один вывод можно сделать сейчас: такого общения между актерами и знатью, как оно видится Доверу Уилсону, в то время быть не могло, это были непересекающиеся множества. И, конечно, не менее важно осмыслить тогдашние идеологические и научные, включая псевдонаучные (для нас) течения и их воздействие на мышление, и язык людей творчества. Шекспировскую Англию полезно изучать по источникам того времени, таким как, например, «Дополнения» Уильяма Кэмдена.

Становление нового экономического уклада сопровождалось зарождением и укреплением новых моральных норм, которые стали мощной поддержкой для гипотетического авторства стратфордского Шакспера и превращения гипотезы в миф, подобный религиозным догматам.

Пьер Пороховщиков, американский профессор русского происхождения, в книге «Шекспир без маски» (Shakespeare unmasked. L., 1955) с понятным негодованием пишет: «“Энциклопедия Британика” в статье о Шекспире содержит следующие строки бессовестного цинизма: “Что касается того, надо ли переиначивать и натягивать свидетельства, то ввиду длительной традиции и недоказуемости очевидных свидетельств будет правильно натягивать их по всем возможным направлениям, чтобы по логике вещей сделать авторство Шекспира понятным”». («In so far as evidence is to be twisted and strained at all, it is right, in view of the long tradition and the prima facie presumtive evidence, to strain it in all possible direction which can reasonably make the Shakespearean authorship intelligible».) На простой, ясный язык я бы перевела это заявление так: «Мы, ученые, хотя и пользуемся только длительной традицией и неубедительными доказательствами, но мы твердо верим в Шакспера, а для того чтобы и широкая публика поверила, надо все слабые свидетельства так переиначить, чтобы авторство больше не противоречило здравому смыслу и стало бесспорным».

Комментарии, как говорят в таких случаях, излишни.

ПРИМЕТЫ ЕЛИЗАВЕТИНСКОГО ВРЕМЕНИ

ЭПОХА ЕЛИЗАВЕТЫ И ИАКОВА

Размышления многих серьезных умов показывают, сколь действительно сложен вопрос об авторстве Шекспира. И решать его баталиями шекспироведов разных мастей – дело, безусловно обреченное на провал. Хотя Шекспир принадлежит всем векам и народам, но родился-то он в свою собственную, не похожую на нашу, эпоху, подчинялся ее культурным запросам, идеям, традициям, установкам. Вот их, прежде всего, и надо себе уяснить.

Поэтому без историков и психологов в этой истории не обойтись.

Елизаветинская пора – эпоха, занимающая больше полстолетия. Вспомните полвека нашей истории, тоже переходного времени, и воображению предстанет быстро меняющееся историческое действие. То же происходило и в Англии, особенно если прибавить почти полвека ранних Стюартов. В ту далекую и такую близкую в масштабах космического времени эпоху быстро менялась шкала ценностей, почти так же, как происходит сегодня у нас. Менялись дела и упования участников хода истории. Первая половина эпохи – надежда на приближение лучших времен; критика, осуждение старого, уходящего; радужное видение будущего; вторая половина – сначала неуютное предчувствие приближения совсем не того, что ожидалось; чем тяжелее и неприемлемее становилась жизнь, тем сильнее мучило этот чувство. Пример этому – жизнь Бена Джонсона, трех лет не дожившего до начала гражданской войны. Люди созерцательного склада уходили в себя, писали, собирались в кружки, говорили, критиковали, спорили в стихах, предавались разного рода умственным занятиям – наукой, мистикой, строили воздушные замки будущего. Люди деятельные совершали поступки, приближавшие неизбежное кровавое столкновение между старым устройством и замышляемым новым, экономические и политические корни которого ощутимо зрели внутри существующего уклада. Смена укладов, мировоззрения, морали совершалась на протяжении не одного срока человеческой жизни. Один человек захватывал довольно длинный хвост предыдущего уклада и самое начало нового, другой попадал на самую смену укладов, третьи только слегка отведали уходящего и всю жизнь жили в новом, и только детские воспоминания и рассказы отцов и дедов рождали в воображении дела минувших дней.

Наш «триумвират» захватил елизаветинское время и время первого Стюарта. Бэкон прожил почти всю эпоху Елизаветы и Иакова. Ратленд, умерший в 1612 году, жил только в ту часть правления Иакова, когда еще веяло духом елизаветинской эпохи. Шакспер из своих пятидесяти двух лишь тринадцать прозябал в Англии Стюартов, большую часть времени, живя в Стратфорде. Одним из важных признаков духовной и эмоциональной жизни елизаветинцев было поклонение королеве Елизавете. Это надо не просто знать, но и хорошо прочувствовать.

Истинного феодального рыцарства Средневековья уже, конечно, не было. Но оно хорошо помнилось, все еще имели смысл титулы, гербы, там и здесь впечатляли неприступностью стены и башни замков, память хранила рыцарские турниры, всерьез выявлявшие самого сильного и храброго воина. Еще живы были представители старинной аристократии, которые не только соблюдали в быту ритуалы и правила уходящей эпохи, но и оставались верны рыцарскому кодексу чести. Таким был Роберт Девере – второй граф Эссекс. Ушедшие эпохи оставляют после себя ностальгический шлейф, который тянется за ними, редея, как хвост кометы.

Но история делала свое дело: турниры превращались в развлечение, светскую забаву для увеселения королевы, ристалище становилось местом, где состязались не в силе и мужестве, а в изяществе и ловкости, где возникали романтические связи, но, конечно, все проходило в рамках и одеянии старинного ритуала. Сохранилась и традиция поклонения прекрасной даме. На сцене того театра дама была одна – королева Елизавета.

Правление ее длилось сорок пять лет. Вот про кого можно сказать: «за битого двух небитых дают». Дочь казненной Анны Болейн, второй жены Генриха VIII, брак которой был объявлен папой Климентием VII незаконным, сестра Марии Тюдор,