говорю, во-вторых, я была с пузом — на восьмом месяце и к тому времени потенциальная мать-одиночка. Идите, родные, исключите меня, когда вокруг непонятно что, но перестройкой, что называется, запахло, а в Финансовом институте трудились люди преимущественно чуткие.

Жмурик, конечно, вкатил мне два балла, а потом были бесконечные комиссии, из потенциальной матери-одиночки я стала реальной матерью-одиночкой, а перестройка с гласностью разгулялись не на шутку, и статьи про лукавые цифры нашей действительности попёрли со всех сторон.

Я мирно окончила институт, написала никому не нужную идиотскую диссертацию про особенности планирования в агропромышленном комплексе Народной республики Болгария и защитилась ровно с концом как планирования, так и Народной республики. У меня были стабильно плохие общественно-политические характеристики, но тогда это было скорее хорошо.

Потом мне написали про Соломона Раппопорта в Фейсбуке, под постом про Финансовый институт, и я даже подружилась с этим парнем, комментатором. «Соломон Аронович был мужем моей тети. Пару раз в году я к ним приезжал в гости. Замечательный был человек. А вы в курсе, что он был в Варшавском гетто? И бежал оттуда в СССР? А семья осталась там, и никто из них не выжил. Это тётя рассказывала, сам он на эту тему никогда не говорил. Сейчас очень жалею, что не расспросил его. У него ещё случилась любопытная история с братом.

Брат был старше него на десять лет, и в 30-х годах уехал из Польши во Францию. И больше о нём ничего не знали. А в 60-х годах он, тогда профессор психологии в Израиле, приехал на какую-то научную конференцию в Москву. Поскольку он знал, что Соломон бежал в СССР, он попробовал найти его адрес в адресном столе, которые тогда стояли по всей Москве. По ФИО и дню и месту рождения. И обнаружил, что его брат живёт в Москве. И они встретились.

Потом началась Шестидневная война, и все отношения с Израилем прекратились. А потом они встретились уже только в 90-х, после развала Советского Союза, когда они с моей тётей ездили к брату в Израиль. Брат приглашал его совсем туда переезжать, но моей тёте там совсем не понравилось (она русская), поэтому они остались в Москве.

А ещё он прошёл всю войну. Воевал в предгорьях Кавказа, Краснодарского края. В Финансовый институт поступил уже после войны и так там и остался».

К тому времени я уже знала, что люди, которым есть что сказать, обычно молчат. Мы за Соломоном чувствовали что-то такое, о чём сейчас можно сказать — мы чувствовали за ним Варшавское гетто. И войну от него чувствовали, и понимали, что фронтовики не выпячивают этого. И хорошо знают цену публичной борьбе за мир.

И ещё я вспоминаю одного человека в институте, который вовремя нам сказал то, что тогда мало кто знал. Шла лекция по информатике, нам её неплохо давали. Лекцию читала женщина, которой было всё равно. Без души читала. Она в этом явно понимала и явно собиралась валить — было уже можно, она просто ждала документы. Не помню, откуда я это знаю, но это чувствовалось, и она не скрывала. Потом она действительно довольно быстро свалила. Но пока она читала лекцию по информатике, и был конец апреля 1986 года.

Перемена. Мы с девчонками громко обсуждали нашу предстоящую поездку в Киев на Первомай: мы должны были приехать на два дня раньше. Каштаны, кофейни, Крещатик и всё такое. Я ехать не могла, у меня только родился сын, но обсуждению это не помешало: я мысленно была со всей кампанией и втайне надеялась, что мне удастся вырваться на пару дней.

В аудиторию на минуту раньше вернулась преподавательница. Майя, её точно звали Майя. Это всё, что я о ней помню, — еврейская фамилия, еврейское отчество, усталая блондинка за сорок, но ухоженная и хорошо одетая. Она прислушалась к нам.

Началась лекция. И она сказала:

— Я не должна вам этого говорить. Да пошли все к чёрту! Не смейте сейчас уезжать из Москвы. Сдавайте билеты. Никакого Киева. Следите за словом «Чернобыль». Сидите дома.

И дальше она рассказала, что знала.

Мы почему-то сразу поверили. Никто из нашего большого потока студентов не поехал тогда в Киев, Закарпатье, Львов, Могилёв и в Чернобыль. Мало тогда кто что понял, но билеты мы сдали все.

Спасибо, Майя.

Мечта

Когда я выросла большая, я поняла, что всё правильно. Мне не надо было идти на журфак, хотя очень и очень хотелось. Но я боялась. Мне казалось, что там обитают совсем уж какие-то небожители. Кто я такая, девочка из Люберец. Надо было идти на финансы — ну и правильно сделала, что пошла: всегда есть о чём писать. Если понимаешь, о чём пишешь. Мечта о журналистике была мечтой, которую я боялась мечтать. Ну и что, финансы тоже очень интересно. И полезно.

После института я писала диссер и успела поработать в Министерстве финансов (по направлению «сельское хозяйство», что невероятная занудь), в Банке для внешнеэкономических связей СССР (то же), а потом меня пригласили (а я была умная девочка) в «Союзнефтеэкспорт» — такое было внешнеэкономическое объединение, которое потом называлось «Нафта-Москва». Предложений на самом деле было два: ещё был «Газэкспорт», который позже стал «Газпромэкспортом». И было ещё предложение от «Внешпосылторга», но его я не рассматривала: выбирала между нефтью и газом, нас хорошо учили в институте.

Всё это было ужасно перспективно, но почему-то невероятно тоскливо. Страна бурлит, а я тут нефтью торгую. К тому времени я успела кое-что понять про успех карьеры в советском финансовом учреждении. В Министерстве финансов я всё поняла про карьеры любовниц начальства. В Банке для внешнеэкономических связей я поняла про карьеры собутыльников начальства. А ещё поняла, что для успешной обработки дневной нормы платёжных поручений тебе нужно просто выбросить половину из них в мусорную корзину — так делали все: компьютеров не было, если не считать «Роботроны», но кто ж их считает. Если кому-то было нужно, чтобы именно его платёжное поручение не выкинули, из конторы приезжал специальный гонец и привозил банковскому специалисту венгерскую курицу, индийский чай или даже духи Climat, что было верхом роскоши. И тогда банковский специалист внимательно следил