Фру Саломонсон фыркнула в притворном возмущении:

— Пожилые дамы! Вот спасибо так спасибо!

Ева просунула руку ей под локоть и дружески его пожала.

— Я пошутила!

Фру Саломонсон взглянула на дочь и положила свою ладонь на ее.

— Я знаю, Ева. Знаю!

— Хорошо бы все представились, — сказала Ева и снова обвела взглядом стол. — Чтобы я знала, кто из вас кто.

Она выбрала Сюсанну. Не Бритт-Мари. Не Анн. Не Лиллемур или Ингалиль или кого-нибудь еще. А Сюсанну.

— Так-так, — сказала Ева, открыв свой саквояж и порывшись в нем. — Видите, что у меня тут? Да, это лента для волос, я ее сделала из старого нейлонового чулка. Отрезаем полоску шириной в пять сантиметров от верхнего края — и получаем приспособление, не дающее волосам падать на лицо во время нанесения макияжа.

Она надела обрезок чулка на голову Сюсанне, обнажив ее белый лоб.

— Ты ведь хорошенькая, — произнесла она, серьезно глядя на ее отражение. — Кожа великолепная. Вот только цвет, может, чуточку цвета…

И она выдавила капельку тонального крема.

Сюсанна задержалась у зеркала в раздевалке и разглядывала собственное лицо, пока натягивала парку. Ну как — похоже на девочку, брат которой — ну двоюродный брат, не важно — держит первое место в «Десятке хитов»? Да. Вполне. Она едва себя узнала в зеркале, но то, что она там увидела, ей нравилось. Ева провела толстую черную полоску по краю века и завершила ее каллиграфической стрелкой. Она же подобрала ей черную тушь для ресниц и розовую перламутровую помаду. И поэтому Сюсанна выглядела наконец как настоящая девочка-подросток — то ли длинноволосая Твигги, то ли совсем молодая и белокурая Джейн Эшер. И все это заслуга Евы. Это Ева превратила ее из невзрачного пупса-переростка в по-настоящему хорошенькую девушку. Да. На самом деле. Правда хорошенькую.

Но Ингалиль, естественно, накуксилась. Ингалиль теперь все время куксилась.

Сюсанна натянула сапоги и вздохнула. Вид у Ингалиль был кислый, еще когда Сюсанна только пришла на курсы, и не стал менее кислым, когда Ева начала красить Сюсанну. Теперь Ингалиль стояла, натянув шапку на лоб, и застегивала пальто.

— Ну что, долго еще будешь смотреться? — спросила она.

Сюсанна поправила капюшон парки. Остальные девчонки уже поднимались вверх по лестнице, а Ева с матерью только вышли из кабинета для занятий. Обе улыбались Сюсанне.

— Ничего странного, что ей хочется теперь посмотреться в зеркало, — сказала фру Саломонсон, — теперь, когда она стала такая красивая…

— На, возьми. — Ева протянула ей бумажный пакетик. Сюсанна едва не сделала книксен — удержалась в последний момент.

— Спасибо.

— Это просто бесплатные пробники. Вот тут подводка, которой я тебя красила. Чтобы ты могла дома потренироваться…

— Спасибо огромное!

Ева рассмеялась, как будто Сюсанна сказала что-то смешное.

— Не за что. Ты где живешь?

Сюсанна снова едва не присела в книксене. Надо взять себя в руки, Ева всего на несколько лет ее старше.

— На Сванегатан.

— Надо же, какое совпадение! Мне сейчас тоже на Сванегатан. К подружке. Можно составить тебе компанию?

Теперь сдержаться не удалось. Сюсанна чуть присела, но совсем чуточку, просто чтобы этот порыв вышел наконец из тела наружу. Ева, казалось, ничего не заметила, но Ингалиль, стоявшая возле лестницы, фыркнула.

— Ладно, я пошла, — громко произнесла она. — Ты слышишь, Сюсанна? Я пошла домой.

Сюсанна махнула ей рукой:

— Пока! До завтра.

Тьма поджидала снаружи, холодный безветренный мрак, проколотый лишь светом маленькой круглой лампочки входа в помещение курсов. Сюсанна уставилась на нее, пока Ева отстегивала велосипед от стойки и выкатывала его. Велосипед был вишневого цвета. Сюсанна и не знала, что бывают вишневые велосипеды.

Ева была не такая, как другие взрослые девушки, — в ней не было ни придирчивости, ни высокомерия, ни жеманства, ни любопытства. Она просто шла рядом и вела свой велосипед и поначалу не сказала ни слова о Бьёрне. Вместо этого начала рассказывать о себе, сперва чуть глуховатым голосом, потом все оживляясь. Иногда она думает, не пойти ли в Институт красоты в Стокгольме, чтобы выучиться на профессионального косметолога, а иногда кажется, что это какая-то несерьезная специальность. Правда. Может, лучше стать медсестрой — профессия, о которой она мечтала, когда была совсем маленькой? Экзамены за среднюю школу она сдала неплохо, и ее бы взяли, но тут ведь мама с магазином, она же не может все бросить на маму. А кем, кстати, мечтает стать Сюсанна? И почему у нее выговор красивее, чем у остальных? Она откуда-то с севера? А что, она такая же музыкальная, как ее брат? Ведь, если Ева правильно поняла из разговоров других девочек, Сюсанна — сестра Бьёрна Хальгрена? Сюсанна глянула на нее:

— Я ему не сестра. Не родная сестра. Хотя мы выросли вместе.

Вид у Евы сделался удивленный.

— Неужели? Но где тогда твои родители?

— Мы живем как раз с моими родителями. Это у Бьёрна мама ушла в дальнее плавание, так что он живет у нас. И всегда жил.

Ева задумчиво кивнула, и ненадолго наступила тишина. Было слышно только, как хрустит гравий под ногами.

— Я всегда мечтала иметь сестру или брата, — произнесла наконец Ева. — Младшую сестренку. Или старшего брата.

Сюсанна пробормотала что-то в ответ, засунула руки глубоко в карманы и погладила правой ладонью бумажный пакет с пробниками. Ей бы и в голову не пришло мечтать о брате или сестре. Наверное, она какая-то неправильная. Но Ева ничего не заметила, только улыбнулась, и вид стал у нее чуть мечтательный.

— Но если твой двоюродный брат всегда жил у вас, значит, у тебя все-таки есть старший брат. Фактически.

Что ж, это выход. Сюсанна потихоньку вздохнула с облегчением.

— Ну да. В общем, есть.

— Везет же некоторым!

Они остановились у калитки и немного поговорили. Ева закончила школу несколько лет назад и теперь хотела знать, какие у Сюсанны учителя и что она о них думает. Эта белозубая улыбка помогла преодолеть застенчивость, и, оживившись, Сюсанна рассказала, что ее папа преподает историю и обществознание — Биргер Симонсон, точно — а мама — учитель домоводства в школе Тюппаскулан, что, кстати, жизнь совсем не упрощает. Наоборот. Стоит ей или Бьёрну сказать что-нибудь про других учителей, так мало не покажется. Но ведь некоторые из учителей правда настоящие придурки, далеко ходить не надо. Взять хоть эту противную Ингеборг, химичку, которая, бывает, так глубоко задумается прямо на уроке, что начнет сама себя гладить по груди. Не говоря уже про Бертиля-Бабу, который никогда не умел поддерживать порядок на уроках, а только рявкал — по-немецки, потому что вел именно этот язык. Ева, кивнув, хихикнула: