– Ладно. Иди работай. Вернётся Головин – Кекушева немедленно ко мне.

Наверное, многие из вас слышали о Кекушеве. Николай Львович человек был неординарный и прославился не только как блестящий знаток авиационной техники, но и как великий мастер розыгрышей. Возможно, поэтому жертвы его не всегда безобидных шуток прозвали Кекушева «Леопардычем».

Секрет загадочных радиограмм скоро раскрылся. Прилетев в Игарку – это был первый аэродром посадки самолёта Головина, экипаж, как обычно, отправился в аэропортовскую столовую, где его ждал традиционный обед из копчёной рыбы, наваристого борща и жаркого из оленины. Бортмеханик захватил с собой объёмистую флягу со спиртом, именуемую «конспектом» (бидон со спиртом, находившийся на борту, именовался «первоисточником»). Наполнили кружки, произнесли первый тост за всех летающих в Арктике, и трапеза началась. Поговорили о московских новостях, о погоде на маршруте, о дамах, а когда, разомлев, запели любимую песню «Летят утки и два гуся», Кекушев, обняв за плечи начальника аэропорта, жарко зашептал ему в ухо: «Слушай, Петрович, ты же знаешь, как я тебя уважаю. Так вот, поделюсь с тобой одним важным секретом. Пока это тайна, и ты смотри никому ни гу-гу. Проговоришься – подведёшь меня под монастырь».

Начальник поклялся, что ни одна душа об этом не узнает.

– Тогда слушай. Второй часовой завод приготовил полярникам сюрприз: новые часы. Да не простые, а особенные. Корпус изготовили из дюраля списанных полярных самолётов, а на циферблате вместо цифр изображены портреты полярных лётчиков-героев: Водопьянова, Мазурука, Слепнёва и других. А в центре циферблата имеется маленькое окошечко, из которого каждый час выглядывает голова Шмидта и называет время. Снизу сделана подсветка в виде северного сияния. Часов, понимаешь, изготовлено немного, на всех не хватит, но если ты поторопишься, дашь радиограмму в политуправление Главсевморпути с обоснованной просьбой – думаю, тебя уважат.

На следующее утро радист «отбил» в Москву соответствующую радиограмму.

Успех окрылил Леопардыча, и начальник каждого следующего аэропорта, посвящённый в «тайну» необыкновенных часов, немедленно извещал Москву о своей просьбе.

Кекушев отделался выговором, но вся Арктика ещё долго хохотала, вспоминая историю «часов со Шмидтом».

31 октября в ожидании прилёта Титлова я решил не терять времени и окончательно войти в роль полярного кока. Пока я ломал голову, чем угостить дорогих гостей, Титлов благополучно приледнился. Вскоре в узкий просвет тамбура кают-компании протиснулась могучая фигура Водопьянова.

– Здравствуй, доктор, – пробасил он, расстёгивая тяжёлый меховой «реглан», – вижу, ты уже вполне оклемался. Не напоишь гостей чайком?

– Щас, Михал Васильич, сообразим. С этим нет проблем, да и с закуской тоже. Вот только ваше здоровье меня беспокоит. Как голова? Не болит?

– Да ты, доктор, не тревожься. Я же тебе ещё на Шмидте объяснил: на мне всё как на собаке заживает. А по части всяких разных травм у меня богатый опыт, – хохотнул он.

Пока Водопьянов чаёвничал, в кают-компанию ввалились все в снегу, как рождественские Деды Морозы, Сомов, Трёшников, Никитин и Комаров.

– Михал Васильич, надо срочно что-то решать. Световой день на исходе, а половина грузов валяется на Шмидте. Но дальнейшую доставку грузов «по-задковски» я допустить не могу. Иначе мы останемся на зимовку без газа, без папирос. Да и половину продуктов мы потеряем… Получается вроде школьной задачи с двумя трубами. Только вытекает у нас гораздо больше, чем втекает.

– А какой ты, Михал Михалыч, предлагаешь выход? – озабоченно спросил Трёшников, раскуривая погасшую трубку.

– По-моему, есть только один выход. Надо просить Задкова посадить машину на нашу полосу.

– М-да, – пробурчал Водопьянов. – Если мы ещё и эту машину разложим, мне лучше в Москву не возвращаться. – Он сделал несколько глубоких затяжек, задумавшись, как поступить.

Сомова поддержал Трёшников:

– Надо просить Задкова. Полоса ему знакома. Ведь он весной много раз сюда с грузом прилетал.

– Высаживать-то, он, конечно, высаживал. Да когда это было? И взлётная полоса была не такая короткая… От неё один огрызок остался.

– Не такой уж огрызок, Михал Васильич, – вступил в спор Комаров, сохранивший звание коменданта аэродрома, – во-первых, края трещины снова сошлись и уже смёрзлись. А во-вторых, я ВПП снова метр за метром облазил, и в самом конце её можно подчистить несколько застругов да срубить пяток небольших ропаков, получим добавочно метров триста, не меньше.

– Ну и задачку вы мне задали, – пробурчал Водопьянов. – Такую тяжёлую машину, как Пе-8, никто в Арктике ночью не сажал, да ещё на ледовый аэродром. Может, конечно, я напрасно опасаюсь и, обжёгшись на молоке, дую на воду? Но уж очень рискованно… – Он снова помолчал, выпуская к потолку клубы табачного дыма, и вдруг хлопнул ладонью по столу. – Да что мы, раньше не рисковали, когда впервые садились на тяжёлых машинах на Северный полюс?! А машина Пе-8 отличная. Я-то её хорошо знаю. На ней летал Берлин бомбить. И Василий Никифорович – лётчик отменный. Так что зови твоего шифровальщика, пусть подготовит радиограмму Задкову. Примерно так: «Прошу согласия на посадку аэродроме станции. Сомов». Нет возражений?

Ты бы нас, доктор, попотчевал бы чем-нибудь съедобным, – сказал Водопьянов, гася папиросу в консервной банке, полной окурков.

– У нас, Михал Васильич, как в Греции, всё есть, – отозвался я, ставя на стол тарелки с нарезанной колбасой и ветчиной из свежепривезённых запасов. Уловив многозначительный взгляд Сомова, я тут же достал из ящика бутыль со спиртом. Пока шло обсуждение, как обеспечить доставку грузов на станцию, я извлёк из мешка замороженную нельму и, орудуя своим десантным ножом, настругал целую гору прозрачно-розовых ломтиков строганины.

– Ай да доктор, – похвалил мою самодеятельность Водопьянов. – Быстро всё сообразил.

– Будем надеяться, что кухонный дебют доктора окажется не единственной его удачей, – сказал Трёшников.

– Есть и для тебя, доктор, подарочек, – сказал Водопьянов, хитро прищурившись. – Пойди пошуруй в тамбуре.

Я не заставил себя упрашивать и, пошуровав, нашёл внушительный свёрток. Водопьянов разрезал верёвку и достал два… примуса. Это были какие-то сделанные по спецзаказу, особые примусы, работающие на бензине. Их пузатые пятилитровые бачки сверкали медью.

– О це вещь, – прокомментировал появление новой кухонной техники Комаров и, не мешкая, вышел из палатки, чтобы заправить их бензином. Затем со знанием дела он разогрел горелку одного из примусов на газовом пламени. Когда она нагрелась докрасна, Комаров открыл краник и подкачал насосом, поджёг брызнувшую бензиновую струйку. Примус фыркнул и загудел низким басом, распространяя вокруг приятное тепло.

Примусы вызвали у всех присутствующих искренний восторг. Их появление позволяло решить несколько важных проблем: сразу упростило заготовку воды из снега и дало возможность ставить на огонь большие кастрюли, не используя газовые плитки. Когда дно кастрюли накрывало огонь плиты,