обнажая шёлковую жилетку. Во-вторых, и покрой у него был куда свободнее, напоминая скорее свободное цивильное платье, а не партикулярное облачение, подходящее секретарю ответственного учреждения. Правда, скроен он был превосходно, ткань казалась очень мягкой и текучей, как сверкающая шерсть на чёрном, как уголь, коте. Без всяких сомнений, роскошный костюм, из украшений на котором Герти разглядел лишь скромные серебряные запонки.

— Вы совершенно правы! Произошла большая, просто чудовищная ошибка. Которая, без сомнения, целиком и полностью лежит на нашем ведомстве. Не спорьте! Я в полной мере сознаю, какое неуважение было проявлено к вам и смею вас просить только о том, чтоб вы не приняли подобное неуважение исключительно на свой счёт. Бюрократия! Канцелярит! Горько сознавать это, но человек подчас становится узником бумажных замков, сам того не замечая.

— Кхм. Да, конечно…

— Мы обшиваем наши дредноуты многослойной сталью, а ведь, между тем, это совершенно излишне. Самый прочный, непробиваемый и смертоносный материал, изобретённый человечеством, это, представьте, обыкновенная бумага. О да, сэр. Самая обычная бумага.

— Без сомнения, — Герти с достоинством кивнул.

— Причём мы, жители старой Европы, ещё имеем какой-то иммунитет к её поражающим свойствам, прочие же, наивные дети Тихого океана, буквально гибнут под её дьявольским гнётом. К югу от острова есть крошечный архипелаг… как его… ах, забыл. Населён самыми обычными полли. Поллинезийцами, да, сэр. На момент их открытия экспедицией естественных наук бедняги не знали ни письма, ни алфавита. Вообразите их изумление при виде шуршащей бумаги, явившейся вместе с белыми людьми на их острова! Они видели, что европейцы, люди, обладающие ужасной силой и стоящие несоизмеримо выше их племени, испытывают невероятное уважение к бумаге. Бумаги буквально повелевали их судьбами. Прочитав какую-то бумагу, белые люди делали страннейшие вещи. Например, безропотно передавали друг другу золото и ценное имущество. Или вызывали друг друга на дуэль. А то и вовсе исчезали в неизвестном направлении, покинув архипелаг. В бумаге заключена удивительная сила, и «полли» заметили это первыми. Вопрос иммунитета, сэр, вопрос иммунитета… Как оспа выкосила народы Нового Света, так наша канцелярщина завоевала этих свободолюбивых и отважных дикарей. Они исполнились к бумаге самого благочестивого, искреннего и даже исступлённого почитания. В их глазах бумага стала божественным проявлением, диктующим волю всему живому. Увидев лист бумаги с чернильными символами, эти «полли» падали на колени и затягивали молитву. Выкинутый клочок бумаги из тамошней канцелярии, например, счёт за уголь или обрывок делового письма, с небывалыми почестями относился ими на специальный алтарь. Разумеется, в скором времени этот алтарь стал похож на бумажный архив колониальной администрации.

Герти с удовольствием рассмеялся. Хозяин кабинета, хитро и весело усмехнувшись, покачал пальцем.

— Дальше было не лучше. Худо-бедно, этих бедолаг приучили к грамоте. Тяжёлое было дело, ведь каждый, способный разбирать написанное, делался у них высшим жрецом. А любой текст, излитый на бумагу, становился священными скрижалями. Ох, видели бы вы, что творилось на архипелаге в те времена… Я самолично наблюдал, как вождь племени торжественно зачитывает своим подданным состав сапожной ваксы «Лиловый мавр», а те бьются в религиозном экстазе и рыдают. Два племени несколько лет вели кровопролитную гражданскую войну из-за разночтений в рецепте пирога с ревенем и морковью. Ну а официальным гимном ещё одного племени стала матросская песенка самого непристойного содержания, записанная каким-то матросом на клочке бумаги. Да, немало островитяне натерпелись от бумаги… Мы и сами от неё постоянно страдаем, как видите.

Человек, являвшийся, видимо, самим секретарём, Лександром Шарпером, сразу произвёл на Герти странное впечатление.

Был он из тех людей, что даже в зрелом возрасте, преодолев сорокалетний рубеж, остаются по-юношески живыми и подвижными. Лицо его было бледно, как и у всех обитателей канцелярии, но бледностью не пугающей и болезненной, как у прочих, а вполне естественной, подчёркивающей строгий аристократизм черт и цвет зелёных, с дымкой, глаз. Небольшие чёрные усы были набриолинены и выровнены так тщательно, что выглядели двумя минутными стрелочками, направленными в разные стороны. Столь же тщательно были уложены и волосы, в проборе которых можно было заметить несколько нитей цвета потускневшего серебра.

А ещё Герти быстро сообразил, отчего при виде костюма секретаря Шарпера у него возникла мысль о чёрном коте. Было в нём что-то от кота. Возможно, из-за этих зелёных, с дымкой, глаз, которые, казалось, постоянно смеялись, но в глубине которых, как в недрах древних драгоценных камней, царил вечный холод. Этот взгляд не обжигал, не давил, но, удивительно дело, выдерживая его, Герти всё более и более напрягался.

— Прошу вас, прошу! — секретарь Шарпер протянул ему руку для рукопожатия. Хватка у него оказалась мягкой, но весьма властной, пальцы Герти буквально утонули в его ладони, — И ещё раз прошу премного извинить за этот бардак. Сами знаете, колониальные хлопоты!.. То одно, то другое, и вечно всякий вздор. Я должен был послать человека к аэропорту, конечно, встретить «Графа Дерби» и помочь вам довести багаж. Без сомнения, вы ужасно устали с дороги. Даже не представляю, каково это, провести полгода в Индийском океане!

— Простите?

— Вы мужественный человек, полковник! — мистер Шарпер потёр руки, — Признаться, я всегда следил за вашими похождениями и читал все газетные статьи, живописующие ваши невероятные подвиги. Уму непостижимо, провести полгода в утлом чёлне, находясь меж свирепых штормов, полинезийских дикарей и кровожадных хищников! Я восхищён вашей выдержкой, вашей отвагой, вашей верой в собственные силы. Мне всегда казалось, что джентльмен, подобный вам, должен быть истым фанатиком, послом человеческой воли и глашатаем несгибаемого человеческого разума. Это правда, что в Юго-Западной Африке вы убили льва одним-единственным выстрелом из револьвера, подпустив его почти вплотную? Удивительно хладнокровие! Удивительное!

— Я… Простите…

— Иногда я жалею, что в нашей эпохе всё меньше остаётся людей, подобных вам, полковник! Этаких, знаете, смельчаков, вечно находящихся на фронтире цивилизации, пионеров новой эры, бесстрашно утверждающих в самых опасных уголках нашей планеты торжество прогресса. Вы и учёный, и путешественник, и охотник, и мореплаватель, и талантливый журналист… Я горд приветствовать вас в Новом Бангоре, полковник Уизерс, горд протянуть руку одному из величайших людей современности!

Только тут Герти с ужасом увидел на столе мистера Шарпера знакомый картонный прямоугольник, вывалившийся из механического чрева «Лихтбрингта».

Проклятый мистер Беллигейл! Он всё напутал! И передал секретарю эту дурацкую, непонятно откуда взявшуюся, бумажку! Герти мысленно застонал. Кажется, ему предстояло побороть новый виток бюрократической путаницы, уже обвившейся вокруг него тысячефунтовой южноамериканской анакондой.

— Понимаете, дело в том, что…

— Это правда, что вы семь дней шли по саване, отбиваясь от племён мурси[25], имея всего одну флягу воды и копьё? Помню, ещё когда прочитал об этом, сказал мистеру Беллигейлу, своему заместителю: «Этот полковник Уизерс человек непревзойдённой храбрости, уникум, гордость Британии!