подвержен коррупции. В остальном, однако, Ельцин и Горбачев были антиподами. Ельцина часто видели на волейбольной площадке, а не в библиотеке с трудами Маркса или Ленина. Учеба в уральском политехническом институте дала Ельцину знания, но культурный кругозор его остался невелик и несравним с московской «шлифовкой» Горбачева. Ельцин чувствовал себя среди простых людей как рыба в воде и не знал, как вести себя в кругу интеллигенции. Его прямой, суровый и резкий характер был контрастом горбачевскому южному темпераменту, обходительности и обаянию. Своим возвышением Ельцин был обязан не удачным знакомствам и протекции, а тяжелой управленческой работе на гигантских промышленных предприятиях Урала. В глубине души он считал, что Горбачев стоит ниже его по заслугам и не имеет права им командовать. Однако, в отличие от Горбачева, он плохо ориентировался в бесконечных и запутанных коридорах Старой Площади, где располагался центральный партийный аппарат.

Между тем его, коренного уральца, вызвали в Москву и назначили главой партийной организации столицы. Горбачев дал Ельцину задание повторить подвиг Геракла: очистить «авгиевы конюшни» Москвы от коррупции. Чистка столичной мафии началась еще при Андропове, и Ельцин продолжил ее с удвоенным рвением – он увольнял продажных чиновников, устраивал внезапные проверки в магазинах и даже находил время для приема москвичей с их жалобами и просьбами. Это снискало ему мгновенную славу среди простых людей и ненависть аппаратчиков, которые всеми силами саботировали его действия. Наина Иосифовна, жена Ельцина, вспоминала, что они с мужем чувствовали себя в Москве затравленными и в полной изоляции[97].

Ельцинская «левая» атака на перестройку произошла в октябре 1987 года на Пленуме ЦК КПСС. За месяц до этого он в состоянии стресса подал Горбачеву заявление об уходе. Генсек заявление проигнорировал, и тогда Ельцин решил, что сделает это прямо на Пленуме. Перестройка, заявил заикающийся в сильнейшем волнении Ельцин, буксует, и виноваты в этом партийные аппаратчики, прежде всего Лигачев. У Горбачева были свои планы: на Пленуме он впервые выступил с серьезной критикой Сталина и обозначил перспективу идеологических и политических перемен. Неожиданный демарш Ельцина «смазал» исторический эффект, на который рассчитывал генсек. Вместо обсуждения его доклада участники Пленума яростно накинулись на самозванного критика. Выступающие, как по команде, один за другим клеймили Ельцина за вопиющее нарушение партийной субординации и дисциплины. После этой унизительной процедуры Пленум проголосовал за его исключение из кандидатов в Политбюро. По Москве поползли слухи, что Ельцин – «народный защитник», который взбунтовался «против начальства» и был за это наказан. На самом деле уральский «бунтарь» испытал серьезный нервный срыв[98].

В брежневские времена диссидента из Политбюро отослали бы от греха подальше, возможно, послом в одну из стран Африки или Центральной Америки. Шахназаров вспоминал, что некоторые в окружении Горбачева призывали избавиться от Ельцина именно таким образом, но генсек категорически отказался. Вместо этого Горбачев отправил Ельцина на лечение в партийную больницу, где врачи использовали мощные препараты, как в психиатрической лечебнице, чтобы привести его в чувство. Ельцин этого никогда не забудет и не простит Горбачеву и его окружению. Впоследствии он оправился от своего срыва. На партийной конференции в июне 1988 года Ельцин смиренно попросил прощения. Правда, упрямый уралец снова скатился «влево» и снова раскритиковал горбачевскую перестройку за непоследовательность и недостаток ленинской принципиальности. Так он умудрился почти сорвать второе важнейшее горбачевское мероприятие. В ноябре того же года Ельцин выступил в Высшей комсомольской школе в Москве с лекцией о необходимости многопартийной системы и конкурентных президентских выборов. Записи лекции мгновенно разошлись по стране. В столице и российских регионах Ельцин явно перехватил у советского лидера славу главного борца с прежними порядками[99].

«Справа», согласно классификации Горбачева, был секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев – принципиальный и несгибаемый борец с пьянством, коррупцией и чистотой партийных рядов и норм. Лигачев славился «чисткой» провинциальных кадров партии, но при этом стоял горой за интересы жителей бедных и аграрных регионов России – как он их понимал. Рыжков и его команда в Совмине и Госплане терпеть не могли Лигачева. Для них он олицетворял партийное вмешательство в их работу. Московская интеллигенция невзлюбила Лигачева как олицетворение андроповского, а то и сталинского стиля, поборника идеологической цензуры. Либеральные умы подозревали его в покровительстве русскому черносотенному национализму и безосновательно считали его сталинистом. Черняев под влиянием этих толков призывал Горбачева убрать Лигачева. «Ситуация напоминает 1922 год. Вы – в положении Ленина, он – в положении генсека, практически с теми же функциями, что тогда у Сталина», – писал он, имея в виду письмо Ленина съезду с предложением сместить Сталина[100]. Сравнение было абсурдным – Лигачев был не политическим интриганом-тираном, а догматичной и верной «рабочей лошадкой» партии. Это был твердый приверженец консервативного реформизма в стиле Андропова.

Лигачев потерял пост второго лица в Политбюро в марте 1988 года, через пять месяцев после исключения Ельцина. Журналисты из «Советской России», идеологи русского национализма, прислали Лигачеву статью, якобы основанную на письме профессора химии Ленинградского университета Нины Андреевой. В тексте – грубом перепеве сталинских идеологических кампаний – осуждались «ревизионисты» в советских СМИ, которые использовали гласность для «очернения» советской истории. Лигачев одобрил статью, и газета опубликовала ее – в партийном аппарате мгновенно разнесся слух, что это, по сути, новая утвержденная партией директива для идеологических кадров. Эпизод, пожалуй, был последним шансом для консерваторов повернуть советские реформы в русло, намеченное Андроповым. «Дело Нины Андреевой» взбудоражило московскую интеллигенцию; западные журналисты даже писали, что перестройке пришел конец. Горбачев в это время был за рубежом. Но когда вернулся, был в ярости. В его планах перестройки публичное обсуждение прошлого, а также поддержка свободомыслящей интеллигенции были важными этапами подготовки будущих политических реформ. При содействии Яковлева он легко покончил с консервативным «мятежом». Лигачева и его сторонников в Политбюро, которые поспешили похвалить статью, поставили на место и усмирили. Яковлев сменил Лигачева на посту главного партийного идеолога, отвечающего за телевидение и печать. Гласность, которую еще несколько дней назад собирались хоронить, стала набирать обороты семимильными шагами[101].

Основной угрозой для Горбачева осенью 1988 года был не заговор партийных элит, а все более очевидный провал его экономических реформ. Экономика не росла, а перебои в работе производственных линий и цепочек поставок становились серьезнее. Жилищное строительство замедлилось. Магазины в большинстве советских городов, даже в Москве, стали пустее, чем прежде, а очереди перед ними выстраивались все длиннее. В начале сентября 1988 года, находясь в Крыму, Горбачев отправился на экскурсию в Севастополь. Его окружила толпа местных жителей, которые жаловались на нехватку жилья, невыплату пенсии и так