товары. Это позволило бы убрать денежный «навес» в 40 миллиардов рублей без риска социального взрыва[79]. Как бы то ни было, в итоге экономические реформы стартовали в условиях безнадежно искаженного с брежневских времен ценообразования.

Закон о государственных предприятиях дал старт банковским реформам. С 1960-х годов впервые обсуждалась экономическая реформа, некоторые экономисты предлагали, чтобы госпредприятия получали кредиты на развитие от подконтрольных государству коммерческих банков. Заработав прибыль, предприятия возвращали бы деньги банкам с процентами. Некоторые даже считали, что это позволило бы заменить налог с оборота в качестве основного источника бюджетных доходов[80]. В 1985 году такие идеи снова стали обсуждаться. Делегация советских банкиров совершила серию поездок за рубеж для изучения мировой практики. Они побывали в банках Италии, Западной Германии, Индии, Венгрии и Югославии. В Китае ознакомились с финансированием «свободных экономических зон», а в Японии интересовались, как целевые инвестиции и плановые госкредиты направляли и модернизовали экономику. В июне 1986 года банкиры представили свои предложения Рыжкову. По их мнению, Госбанк должен был сохранять роль денежного регулятора. Однако нужны были крупные «специализированные» инвестбанки, которые бы кредитовали большие промышленные конгломераты. Меньшие по размеру «инновационные» банки под их контролем выдавали бы займы малым предприятиям в ориентированных на потребителя секторах. Автор инициативы Михаил Зотов не относился к рыночным либералам и начинал банковскую карьеру при Сталине. В своих воспоминаниях он цитировал выдержки из документа: «По нашему мнению, назрела необходимость создания в нашей стране коммерческих специализированных кредитных учреждений». Эта идея была направлена на то, чтобы сделать банки активными и непосредственными участниками экономического развития. Она очень заинтересовала Рыжкова, хотя и вызвала сопротивление министерств и ведомств. В июле 1987 года Политбюро разрешило создать четыре «специализированных» банка с функциями кредитования[81].

В мае 1988 года в экономической и финансовой системе СССР произошло еще более значительное изменение. Эксперты Рыжкова подготовили, а Политбюро утвердило закон «О кооперативах». В ленинские времена «кооперативы» рассматривались как «путь к социализму», но к 1980-м они практически перестали существовать. Вся предпринимательская энергия в стране давно ушла в теневую экономику. Рыжков хотел снова сделать кооперативы легальными и вернуть энергию предпринимательства в сферу, где государство могло ее регулировать. Идея понравилась Горбачеву. В Китае, сказал он Политбюро, кооперативам удалось всего за несколько лет накормить миллиард человек. Он рассчитывал, что то же самое произойдет в Советском Союзе. Закон, однако, содержал фатальный структурный изъян. Он поместил кооперативы и госпредприятия под одну крышу – первые могли закупаться у вторых, а вторые – открывать первые. Кооперативам и госпредприятиям также разрешалось создавать коммерческие банки, используя «излишки» прибыли одних для кредитования других.

В 1987 году советские банкиры предлагали ужесточить контроль Госбанка над общим количеством и обращением наличных и безналичных денег. Однако Рыжков и его эксперты, напротив, открыли лазейки в перегородке между двумя видами платежных средств советской финансовой системы. До сих пор неясно, как это могло произойти. Никто в советском правительстве тогда не понимал, какими тяжелыми последствиями это чревато. Запрещенные десятилетиями финансовые операции теперь законно разрешили для кооперативов и коммерческих банков. Люди, которые начали открывать кооперативы в 1988 году, мгновенно увидели новые возможности, о которых раньше могли только мечтать в теневом секторе экономики. Через семь месяцев после вступления закона в силу в стране был зарегистрирован сорок один «кооперативный» коммерческий банк. Спустя год их число в СССР выросло до 225. Эти банки проделали большую, неконтролируемую дыру в советской финансовой системе. «А что получилось у нас?» – сетовал Зотов в воспоминаниях. «Сначала очень забежали вперед на микроэкономическом уровне, что выразилось почти в тотальной либерализации банков и денежного обращения». Сталинский банкир имел в виду позднейшие реформы. На деле этот процесс начался еще в 1988 году[82].

Учредители кооперативов, кредитуемые ими же созданными банками, начали скупать товары и сырье у госпредприятий по низким госценам. Затем они перепродавали эти товары населению по гораздо более высоким рыночным ценам или, еще выгодней, экспортировали их за границу по мировым ценам, получая до пятисот и более процентов прибыли. При этом налог на прибыль кооперативов не превышал 10–13 процентов. Коммерческие банкиры из кооперативного сектора придумали еще одну чрезвычайно выгодную схему: они получали от родственных госпредприятий «помощь» в безналичном расчете и обналичивали ее, используя новые лазейки между двумя видами денежного обращения. Струи и ручейки обналиченных «новых» денег вскоре превратились в бурный поток, увеличивая денежную массу на руках у населения. К концу 1989 года ни Политбюро, ни Госбанк уже не могли заткнуть эти лазейки. Поток превратился в инфляционный потоп.

СОЦИАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ

Откуда у Горбачева возникла идея демократизировать Советский Союз? Для западных читателей, особенно американских, демократия и свобода – нечто естественное, как воздух. Но Горбачев был генеральным секретарем КПСС, а не западным либералом. Тем не менее он решился на масштабную политическую либерализацию одновременно с радикальными экономическими реформами. Даже много лет спустя его биограф Уильям Таубман не мог скрыть своего изумления: «С чего он взял, что за несколько коротких лет сумеет победить многовековые политические, экономические и социальные привычки, укорененные в России: царский авторитаризм, переродившийся в советский тоталитаризм… минимальный опыт гражданской активности, в частности, отсутствие культуры компромисса и консенсуса, традиции демократической самоорганизации и реального верховенства закона?»[83]

Горбачев вырос в обществе, в котором образованное меньшинство всегда тайно жаждало свободы от деспотического государства. Почти два столетия интеллигенция мечтала о конституции и правах человека. Большевики и Сталин обратили эти мечтания в кровавую карикатуру, но не смогли полностью их убить или игнорировать. Советская Конституция 1936 года официально гарантировала «социалистическую демократию», «свободу» слова, совести и другие гражданские права. В 1948 году Советский Союз ратифицировал Всеобщую декларацию прав человека ООН. В августе 1975 года Брежнев подписал Хельсинкский заключительный акт, а в 1977-м его положения вошли в обновленную Конституцию СССР. Разумеется, тогда в Светском Союзе никто и не думал воспринимать это всерьез[84]. Человек с такими мыслями мог заинтересовать КГБ и быть принудительно направлен на психиатрическое лечение. Тем не менее понятия «социализм» и «демократия» продолжали восприниматься как пара, это проникло в массовое сознание и закрепилось там как некий идеал будущего. Группа молодых интеллектуалов в Москве в подпольном теоретическом журнале пришла к выводу, что именно «социалистическая демократия», а не либеральная демократия – единственный лозунг, на который откликнется большинство советского населения[85].

Затем появился Горбачев. Связанный с интеллигенцией со студенческих лет, он разделял мечты о политических свободах. Собственные представления