«Ага, ага, – сказала одна из медсестер, словно ребенок, неумело скрывающий свое разочарование по поводу подаренного ему на Рождество вместо котенка набора для каллиграфии. – Ну может, хоть шапку наденешь?»

17 января 2007 года, среда

«С целью поощрения использования общественного транспорта» в больнице не предусмотрена парковка для персонала, из-за чего я был обречен добираться по 2 часа 20 минут утром и вечером. Вместо этого я предпочел 70-минутную поездку на машине, которую оставлял на парковке для посетителей. Систему оплаты парковочного места, должно быть, придумал человек, который осознал, что выиграть в лотерею больше одного раза в жизни ему вряд ли удастся, и решил найти другой способ добиться аналогичного годового дохода. Парковка стоит 3 фунта в час, никаких скидок для длительного пребывания в больнице не предусмотрено, и платить приходится за каждый час днем и ночью, за исключением лишь Рождества – видимо, они решили, что это было бы уж слишком большой жадностью с их стороны.

Единственные, кому сделали исключение, – это рожающие женщины, которые получают 3-дневный парковочный талон, подписываемый заведующим родильным отделением. Я с заведующими в хороших отношениях – не столько из-за того, что изо дня в день помогаю пациенткам, нуждающимся в неотложной акушерской помощи, сколько благодаря тому, что время от времени приношу им венское печенье. Как результат, они с радостью подписывают мне раз в несколько дней парковочный талон, и вот уже несколько месяцев я являюсь владельцем серого парковочного места.

Сегодня, однако, дело провалилось: я обнаружил на колесе своей машины блокиратор, а на ветровом стекле под «дворниками» штраф на 120 фунтов. Я начал было раздумывать над тем, чтобы купить за полтинник болгарку, однако после 12-часовой смены мне хотелось как можно быстрее оттуда свалить. Я схватил уведомление, чтобы посмотреть, куда звонить. На обратной стороне парковщик нацарапал: «Затяжные у тебя, блин, роды, приятель».

21 января 2007 года, воскресенье

Только я было подумал, что уже давненько никого не было с «инородными предметами в природных отверстиях», как сегодня в отделение неотложной помощи пришла пациентка лет 20 с небольшим, которая не могла достать бутылку, которую сама туда засунула. В дело вступает расширитель[66]. Итак, что же на этот раз? Шанель номер пять? Двухлитровая бутылка газировки? Волшебное зелье, которое мне нужно было выпить, чтобы перейти на следующий уровень в той игре «Драконы и подземелья», что я забросил 24 года назад? Как оказалось, это был контейнер для биоматериала, доверху заполненный мочой.

Самому придумать, как он мог туда попасть, у меня не получилось, так что я попросил ее меня просветить. Как выяснилось, ей нужно было предоставить офицеру по делам условно осужденных образец мочи для анализа, и вместо того, чтобы попросту не принимать наркотики, она попросила свою маму пописать вместо нее в баночку, которую она потом пронесла у себя во влагалище, чтобы заполнить предоставленный офицером контейнер. Я подумал о том, сколько разных бумаг мне придется заполнять, если я напишу обо всем об этом в ее медкарте, так что сделал вид, будто не задавал этого вопроса, и попросту отправил ее домой.

29 января 2007 года, понедельник

Моя любимая пациентка умерла пару недель назад, порядком меня расстроив. Не то чтобы это было неожиданно: К.Л. было за 80, ее рак яичников дал метастазы, а у нас в отделении она лежала с тех пор, как я начал тут работать, если не считать нескольких непродолжительных выписок домой. Она была довольно дерзкой полячкой не более полутора метров высотой с горящими глазами и любила рассказывать длинные и витиеватые истории о своей жизни на родине, к которым неизбежно теряла всяческий интерес, как только они становились более-менее интересными – практически всегда она заканчивала их, сказав «бла-бла-бла» и махнув рукой.

Самое же главное, она презирала моего консультанта, профессора Флетчера. Она называла его «стариком» каждый раз, когда видела, хотя и была старше его на добрых 15 лет, постоянно тыкала ему пальцем в грудь, когда что-то доказывала, а однажды даже потребовала вызвать его непосредственное начальство. Каждый раз во время обхода я с нетерпением ждал, когда очередь дойдет до нее – с ней всегда было приятно поболтать, и у меня было такое чувство, что я узнал ее достаточно близко.

Она сразу же вычислила, что я поляк, несмотря на тот факт, что три поколения моих родных жили в Англии, вступали в брак исключительно с англичанами и посылали своих отпрысков учиться в престижные школы. Она спросила у меня, какая изначально фамилия была у моей семьи – я ответил, что Стриковски. Она высказала сожаление, что такая прекрасная польская фамилия ушла в небытие, и сказала, что мне следует гордиться своим наследием и поменять ее обратно.

За все эти месяцы я успел познакомиться со всеми ее детьми, а также с многочисленными друзьями и соседями, которые приходили ее навещать в больницу. «Теперь они меня полюбили!» – говорила она. Шутки шутками, было сразу понятно, за что ее любили – она была весьма притягательной личностью.

Я был очень расстроен, когда узнал, что она умерла. Я решил пойти на похороны – мне казалось, что так будет правильно. Я нашел себе замену на вечер, чтобы у меня это получилось, и из вежливости дал знать профессору Флетчеру, что собираюсь пойти.

Он сказал, что мне нельзя – врачи не ходят на похороны своих пациентов, это непрофессионально. Я не совсем понял, почему. Его главным доводом было то, что необходимо разделять личную и профессиональную жизни, с чем я в определенной степени был согласен, однако говорил он это с такой интонацией, будто я собирался на похороны, чтобы попасть в завещание. Полагаю, за всем этим скрывалось довольно старомодное убеждение, будто смерть пациента означает неудачу со стороны врача, будто он должен испытывать за это чувство стыда или вины. Не совсем уместная позиция для работы в женской онкологии, где смерть – довольно обычное явление. Я был разочарован – в том числе и потому, что специально сдал свой костюм в химчистку, – однако он мой начальник, и в этом вопросе он был весьма категоричным.

Разумеется, я все равно пошел на похороны – хотя бы ради того, чтобы дать ей возможность еще разок послать моего консультанта подальше. Служба была прекрасная, и я уверен, что поступил правильно, – по отношению как к себе, так и к ее друзьям и родным, с которыми виделся в отделении.

Я понимаю, что все ноют по поводу своей зарплаты и думают, будто они заслуживают надбавки, однако, оглядываясь назад на времена своей работы старшим интерном, я объективно понимаю, что мне явно недоплачивали, – в конце концов, я буквально решал вопросы жизни и смерти, – не говоря уже о том, что я 6 лет проучился в мединституте, 3 года проработал врачом и начал накапливать всякие сертификаты о последипломном образовании.