— Со временем мы поставим над могилой грандиозный монумент. Но теперь, поскольку мы все еще воюем, какие-нибудь юэ могут незаметно проскользнуть в эту долину. Если они не найдут место упокоения Укуруя, то не смогут разграбить его, изуродовать тело или осквернить могилу, испражняясь на нее.

Тело Укуруя благоговейно уложили в могилу, рядом с ним покоились трупы только что убитых пленников юэ и двух несчастных женщин бон, а ближе всех к нему лежало тело министра малых рас. Пао так перекосило во время агонии, что похороны даже на время приостановили, и шаманы переломали немало костей, чтобы как следует распрямить его тело. Затем те воины, которые принимали участие в похоронах, установили деревянную подставку между телами и входом в могилу и принялись прикреплять к ней луки со стрелами.

Баян объяснил мне:

— Это изобретение придворного золотых дел мастера Бошера. Мы, военные, не всегда с презрением относимся к изобретателям. Смотри — стрелы натянуты таким образом, что они нацелены на вход; луки согнуты; эта подставка удерживает их в таком положении, но рычаги у нее очень чувствительные. Если грабители могил все-таки отыщут это место и разроют его, то как только они вскроют могилу, рычаги расцепятся и их встретит ураганный заградительный залп стрел.

Могильщики закрыли вход землей и валунами в таком продуманном беспорядке, что могила была неотличима от валявшихся рядом камней. Я спросил, глядя на это:

— Но если вы тратите столько усилий, чтобы могилу нельзя было обнаружить, тогда как вы сами отыщете ее, когда придет время построить монумент?

Баян просто взглянул в сторону, я посмотрел туда же. Несколько воинов привели из табуна за повод одну из кобыл, к ней жался маленький жеребенок. Одни мужчины держали повод, тогда как другие оттаскивали малыша прочь от матери на то место, где была могила. Кобыла начала вырываться, ржать и лягаться, причем она стала делать это еще яростней, когда мужчины, которые держали жеребенка, подняли свои боевые топоры и размозжили ему голову. Кобыла все лягалась и призывно ржала, пока могильщики забрасывали землей его трупик. Баян сказал:

— Вот. Когда мы снова здесь окажемся, даже если пройдет два или три года, нам нужно будет только отпустить кобылу, и она приведет нас на это место. — Он замолчал, задумчиво пожевал своими огромными зубами, а потом сказал: — Теперь вот что, Поло. Хотя ты и заслужил награду за эту победу, однако, увы, здесь нет никаких трофеев, которыми можно было бы с тобой поделиться. Однако не огорчайся. Если ты собираешься продолжить с нами путь, то следующий город, который мы атакуем, будет Юньнань Фу. Обещаю, что ты окажешься среди старших офицеров, которым разрешат первыми выбирать себе трофеи из добычи. Юньнань Фу — большой город и чрезвычайно богатый, как мне говорили, а женщины юэ весьма привлекательные. Что скажешь?

— Это щедрое предложение, орлок, и весьма соблазнительное. Я очень тронут вашей заботой. Но думаю, что мне лучше устоять перед искушением и поспешить обратно, дабы поскорее передать великому хану все новости, хорошие и плохие, подробно доложить ему о том, что здесь произошло. С вашего позволения, я отправлюсь в Ханбалык завтра, когда вы выступите на юг.

— Я так и думал, Марко. Ты человек долга. Поэтому я уже продиктовал для тебя служителю при дворе письмо Хубилаю. Оно должным образом скреплено печатью и предназначено только для его глаз, но я не делаю секрета из того, что в нем много хвалю тебя и полагаю, что ты заслужил награды, причем не только от меня. Теперь я пойду и пошлю двух гонцов вперед. Хочу, чтобы они выехали немедленно и начали готовить для тебя дорогу. А когда ты завтра отправишься в путь, я выделю тебе двух воинов в качестве провожатых и дам вам лучших лошадей.

Вот и все, что произошло со мной в Юньнане. На этом закончился мой единственный опыт ведения войны на суше. Я не приобрел трофеев, мне не представилось случая составить какое-либо мнение о женщинах юэ. Но те, кто наблюдал за моей короткой военной карьерой — выжившие, по крайней мере, — казалось, были согласны с тем, что я вел себя достойно. Я участвовал в сражении под командованием орлока Баяна — это уже кое-что, об этом можно рассказать моим внукам, если они у меня когда-нибудь будут. Итак, я снова повернул в сторону Ханбалыка, ощущая себя закаленным и бывалым ветераном сражений.

И снова мне предстояла долгая поездка, и снова я ехал верхом вместе с провожатыми. Однако, когда мы были еще в двухстах ли южнее Ханбалыка, мы встретились с гонцами, высланными вперед и поджидавшими нас у перекрестка, чтобы предупредить: Хубилай-хана не было сейчас в резиденции. Он отсутствовал, наслаждался сезоном охоты; это означало, что он остановился в своем пригородном дворце в Шанду, куда вместо Ханбалыка и должны были препроводить нас гонцы. С ними нас дожидался еще один человек, он был так богато одет по арабской моде, что сначала я принял его за незнакомого мне придворного-мусульманина. После того как гонцы передали мне сообщение, он обратился ко мне с цветистым приветствием:

— Да продлит всемогущий Аллах твои дни, бывший хозяин Марко!

— Ноздря! — воскликнул я и сам удивился, насколько меня обрадовала встреча с ним. — Я хотел сказать, Али-Баба. Как приятно увидеть тебя! Но что ты делаешь здесь, в этой глуши?

— Я приехал встретить вас, бывший хозяин. Когда эти люди привезли известие о вашем скором приезде, я присоединился к ним. У меня есть письмо, которое я должен вам передать. Я решил, что это вполне подходящий предлог на время передохнуть от трудов праведных. Еще я подумал, что вам пригодится помощь вашего бывшего раба.

— Это очень любезно с твоей стороны. Ну что же, поедем вместе.

Монголы ехали впереди, показывая дорогу, а мы с Али — следом за ними. Вскоре дорога свернула на север, потому что Шанду расположен в горах Иньшань, значительно севернее Ханбалыка. Али порылся под своим расшитым абасом и достал бумагу, свернутую и запечатанную; сверху на четырех языках — латинскими, арабскими и монгольскими буквами и ханьскими иероглифами — было написано мое имя.

— Кто-то хочет быть уверенным, что я получу послание, — пробормотал я. — От кого оно?

— Я не знаю, бывший хозяин.

— Мы с тобой оба свободные люди, Али. Ты можешь называть меня Марко.

— Как пожелаете, Марко. Лицо дамы, которая дала мне эту бумагу было скрыто под плотной чадрой, она явилась ко мне одна и ночью. Поскольку женщина не сказала ни слова, я не стал ни о чем расспрашивать, приняв ее, гм, за вашу тайную подругу, возможно, чужую жену. Я теперь не так болтлив и любопытен, как прежде.

— Однако фантазия у тебя осталась такой же буйной. Али, я не заводил никаких интрижек при дворе Хубилая. Однако спасибо в любом случае. — Я спрятал письмо, чтобы прочитать его вечером. — А теперь расскажи, дружище, как поживаешь? А ты прекрасно выглядишь!

— Да, — произнес он, прихорашиваясь. — Моя славная жена Мар-Джана настаивает, чтобы я одевался и вел себя как богатый человек, имеющий свое дело. Кстати, так оно и есть.