Наконец он проснулся, встал с постели, распахнул шторы – был ослепительный день, свобода – потянулся, оделся в мятую рубашку и отправился пройтись-прогуляться.

Сан-Хосе Бурлак знал плохо. Да он и не собирался здесь задерживаться надолго. Что хорошего в латиноамериканских городах! Смог, вонь, нищета, снова смог, перенаселённость… Здесь города – это помойки, куда выбрасывается лишнее население. Свои столицы эти придурки строят на какой-то немыслимой высоте – два-три километра, да ещё чтобы обязательно была котловина… Вот и нечем дышать в ихних городах белому человеку. Если уж жить на этом континенте – то жить на берегу океана, под шёпот прибоя, на какой-нибудь горе, чтобы пахло жасмином и водорослями, в белом домике, чтобы была терраса с видом на безбрежный простор и утром к бассейну со стаканом апельсинового сока выходила заспанная брюнетка, стройная как пальма…

Эх!..

Осталось только выбрать, что приятнее: встречать рассвет над океаном со стаканом апельсинового сока или любоваться закатом, сидя на той террасе с бокалом доброго кьянти. Ежели рассвет – то надо устраиваться на атлантическом побережье, а если закат – то на тихоокеанском. Слава богу, здесь между побережьями всего и расстояния-то – сотни километров не наберётся. Так что оно и не очень принципиально, по правде говоря.

Поеду на тихоокеанское, решил Бурлак.

Сегодня же и рвану. А в Маньяну – зарабатывать серьёзные деньги на тех листочках, что, покидая резидентуру, не забыл захватить с собой, – вернусь через пару месяцев, когда кончится то, что добыл из сейфа, покидая кабинет. Пускай там все устаканится. Надо ещё подумать, как всё это провернуть. Посидеть на бережку океана, в одиночестве, в тишине и подумать.

Владимир Николаевич потихоньку продвигался по заполненным народом улицам в сторону центра города. Толпа вокруг него становилась все гуще и как-то беззаботнее. Мелькнула гигантская реклама поединков без правил (якобы!), причём дрались не нормальные люди, а какие-то гонконгские уродцы-карлики со сморщенными физиономиями злобных кукол. В пешеходном проулке, мощёном розовым гранитом, от стены до стены заставленном белыми столами и стульями, Бурлак увидел пузатого бородача с сытыми глазами жулика, который под дребезжащую гитару на чистом русском языке выводил «Таганку». Бурлак присел за столик, заказал прохладительного и послушал песню. Добродушный народ живет в Коста-Рике, подумал он, морщась от петушиных рулад потного менестреля. Даже у нас бы за такое пение побили. Петь здесь, где все только и делают с самого рождения, что поют и танцуют, есть уже полная борзость. Надеюсь, он хотя бы за футболиста себя не выдаёт…

Он допил лимонад и отправился дальше, и вдруг на какой-то белой лестнице, ведущей к собору, похожему, вместе с лестницей, на парижский Сакре-Кёр, углядел большую толпу разухабисто одетых женщин, размахивающих разноцветными плакатами. Он протиснулся сквозь толпу поближе к ступенькам. Ближайшая к нему демонстрантка, одетая в короткую кожаную юбку, кожаный же лифчик и прозрачную назастёгнутую блузку, держала над кучерявой башкой транспарант с надписью «Мы тоже граждане своей страны и хотим платить налоги». Бурлак ни хрена не понял.

– Что здесь происходит? – спросил он у какого-то щетинистого штатского, что стоял по соседству и жевал.

– У нас тут всемирный конгресс проституток, – с гордостью ответил тот, не прекратив жевать ни на секунду.

Чего не бывает в этих субтропиках, подумал Бурлак. У нас в Маньяне до такого б. ства покамест дело не дошло. У нас – тишь да гладь в этом плане. Разве на Канделарии… да и там они преимущественно работают, а не митингуют.

Он продвинулся ещё ближе, и тут сзади кого-то придавили, а у кого-то вытащили кошелёк, в результате чего в толпе началось неорганизованное движение, завертелись-закрутились турбулентные вихри вокруг невидимых центров притяжения, Бурлака потащило куда-то вместе с потным человеческим конгломератом, затем потащило в другую сторону, развернуло, сжало с обоих боков так, что он едва не задохнулся, и вдруг швырнуло к ступенькам белой лестницы и очумелой мордой притиснуло прямо к кожаным титькам той бабы, которая поразила его верноподданническим своим плакатом.

Делегат всемирного конгресса нисколько не обиделась, наоборот, ласково потрепала полковника по щеке.

– За один такой подход я беру десять долларов, – сказала она. – На остальные услуги цена договорная. Но сегодня бесплатно. Всё бесплатно. Сегодня у нас праздник. Хочешь меня, красавчик?

– Хочу, – сказал Бурлак, не успев ни о чём подумать.

– А хочешь, так и пойдём, – сказала женщина.

Она свернула свой плакат и отдала соседке. Демонстрация мирно закончилась. Проститутки убрали транспаранты и приготовились то ли раздавать автографы, то ли радовать простой народ своим проститутским праздником. Внезапная подружка Бурлака была ядрёной девкой зажигательного южного вида, с тонкой талией, широкими бёдрами и иссиня-чёрной гривой, а годами слегка за тридцать. Бурлаку, которого так и распирало ощущение свободы, и вправду захотелось попробовать комиссарского мяса. Владимир Николаевич впервые за долгие-предолгие годы находился не на службе и плевать хотел на всякую осторожность.

– Тебя как зовут? – спросил он, когда они выбрались из толпы.

– Энкантадора, – ответила женщина. – Ты с севера, красавчик?

– А пойдём, я угощу тебя обедом, – предложил Бурлак. – Это не в качестве платы за… а просто так. Ты мне устраиваешь праздник, а я – тебе. А потом поедем ко мне, да?..

В ответ она прощебетала что-то нежное и взяла его за руку.

Бурлак почувствовал, что ему опять двадцать лет.

– Ты местная? – спросил он.

– Да.

– Я первый день в городе. Ничего не знаю.

– А что тебе хотелось бы знать, мой сладкий?

– Ну, хотя бы, где тут прилично кормят.

– А ты какую кухню предпочитаешь? Итальянскую, американскую, боливийскую, китайскую?..

– Давай съедим что-нибудь морское, – предложил Бурлак.

– Ты лапочка, – засмеялась Энкантадора и снова потрепала его по щеке. Прикосновения проститутки были Бурлаку чрезвычайно приятны. – Хочешь быть со мной сегодня на высоте? Не беспокойся. Будешь. Со мной даже импотенты чувствуют себя безудержными perro faldero, а тебе ещё до этого… Ой-ой-ой, – и она на виду у всего праздношатающегося народа пропальпировала его хозяйство. – Ого, – продолжала она с профессионально поставленной уважительностью в голосе. – Да ты, красавчик, ещё мне самой покажешь где лебеди поют свои песни…

В ресторанчике на восемь столиков Энкантадора о чем-то пошепталась с камареро, тот бросил быстрый взгляд на Бурлака и через пару минут принес им кувшин охлаждённого красного вина. Не успел Владимир Николаевич разлить его по бокалам, как перед ним поставили широченное блюдо с разнообразными дарами моря. Проститутка подняла свой бокал.

– Ешь, милый, – проворковала она и облизнулась. – Я уже чувствую себя тореадором.