Что тут возразишь? Ничего тут не возразишь. И Хулио с ненавистью трясся в очередном железном ублюдке, место которому на кладбище автомобилей, и то не на всякое возьмут, и, вдыхая пыль и копоть, закрыв глаза, мечтал о том, как приедет когда-нибудь в родительский дом, откроет скрипучие ворота гаража и усядется, так-перетак эту работу, на мягчайшие пахнущие дорогой кожей сиденья своего автомобиля.

За рулём «плимута» сидел Мануэло, приходившийся Хулио пятиюродным братом. Хулио предпочитал брать с собой именно его туда, где не ожидалось особенной стрельбы и прочих осложнений. Мануэло был надёжен, как скала, и водитель был отменный, но с оружием практиковался недостаточно, кроме того, старая madre Хулио слёзно просила сына присмотреть за молодым родственником, по словам его, родственника, мамаши, без царя в голове. Madre редко его о чём просила, потому что очень уж гордилась сыном, мало того, что занимающимся наиболее уважаемой в Маньяне работой, работой для настоящих мужчин, но и занимающим на этой работе высокий и ответственный пост. Так что Хулио ей не мог отказать в таких пустяках, как устроить протекцию молодому родственнику. И вообще, как и дон Фелипе частенько любил говорить, родственники – они главнее друзей. Хулио и сам приходился дальним родственником своему хефе, это и понятно, иначе бы он не был правой рукой Тихого Дона. То ли восьмиюродный правнук приемной матери отчима тещи, то ли шестой племянник шурина четвероюродного брата жены, три года назад без вести сгинувшего в Альбукерке. Хулио точно не знал, а у Дона спросить было неудобно.

Мануэло своего пятиюродного брата уважал так, что боялся дышать в его присутствии, а говорил всегда только то, что Хулио хотелось бы услышать. Помня об обещании, данном своей старой madre, Хулио его почти никогда не бил. Зато уж ворчать на Мануэло по поводу и без повода можно было сколько душе угодно. Ведь не поворчишь же на дона Фелипе, заставляющего своих преданнейших hombres разъезжать по его делам на поцарапанном старом «плимуте» без кондиционера.

День катился к вечеру. По федеральному шоссе номер шестнадцать проносились редкие грузовики. Аккурат после того как Хулио поговорил по телефону с доном Фелипе, банда рокеров – не меньше двадцати мотоциклов – вынырнула из темноты и промчалась навстречу двум опешившим от такой наглости мафиози.

– Что з-за ерунда? – недоумённо спросил Хулио, безуспешно пытаясь повернуть голову на бычьей шее, чтобы достать рокеров угрюмым взглядом. – Им же сказал хефе, чтобы их на этом шоссе духу не было.

– Не уважают, – проронил Мануэло сквозь зубы, прищурившись на ночную дорогу, в точности, как Джин Хэкман во «Французском Связном» – фильме, который лет десять тому назад, когда у населения появились видеомагнитофоны, а Мануэло был юн и зелен, в хит-параде их деревни шёл третьим, вслед за «Рэмбо» и «Терминатором».

– Кого не уважают? – внимательно спросил старший брат. – Хефе?

Мануэло от страха едва не выпустил руль из пальцев.

– Вовсе нет, братец! – поспешил он оговориться. – Меньше всего я имел в виду хефе!

– Кого же они не уважают? – грозно спросил Хулио.

– Э-э-э… – протянул Мануэло.

– Отвечай, когда тебя спрашивают!

– В общем… я хотел сказать, что они совсем оборзели, братец!

– То-то же. Заруби себе на носу, парень: во всей Маньяне нет человека, который не уважал бы нашего хефе.

– Да! Да! – с жаром сказал Мануэло.

– А почему ты так испугался? – подозрительно спросил Хулио.

– Кто? Я? – беспечным, хоть и слегка дрожащим голосом сказал Мануэло.

– Не я же.

– Ну, разумеется, не вы, братец! – сказал Мануэло и, чтобы показать, что он ни фига не испугался, сплюнул в окно, но слюна в его рту загустела, и плевок пришелся аккурат на новые штаны, хорошо ещё, что уже опустились сумерки и братец ничего не разглядел. – Но и не я, раз уж на то пошло.

– И правильно, сынок, – голосом хефе сказал братец Хулио. – Никогда и ничего не бойся. Завтра съездишь в Пуэблу, найдешь там этих рокеров и конфиденциально скажешь им, что, если они ещё раз появятся на шоссе номер шестнадцать, их поймают, и ихние los cojones накрутят им на карбюратор, или что там есть в их грёбаных мотоциклах! Нет, не завтра, послезавтра. Завтра мы поедем во Фреснилло.

– А… – вырвалось у Мануэло.

– Что?

– Э-э-э… А откуда известно, что их можно найти в Пуэбле?..

– А куда ведет эта дорога, дурья твоя башка?

– Да, в Пуэблу.

– Значит, откуда же они ещё могут быть?

– Гениально, – сказал Мануэло. Энтузиазма в его голосе не было ни на песо.

– Я пару лет назад сам туда ездил и не велел им больше тут появляться. К югу от Пуэбло – пожалуйста. В нашу сторону – нет.

– А почему, братец?

– Дону Фелипе не нравятся рокеры. Он считает, что это – contagio norteamericano.[10]Недостойно маньянца уподобляться презренным грингос. Мы, маньянцы – великая латинская раса, а они – нация бандитов. Ты всё понял?

– Всё, кроме одного, братец.

– Кроме чего?

– На что именно им накрутят их los cojones?..

– Ну… Слушай, у старого Педро, который в нашей долине присматривает за канализацией, есть мотоцикл. Завтра подойди к нему и спроси, что там в мотоцикле крутится. Вот на то, что в мотоцикле крутится, им это дело и накрутят. Понял?

– Понял, братец.

– Долго же тебе приходится все объяснять.

– Простите, братец. Жарко.

– Да, жарковато. Долго ещё?

– Уже въезжаем, братец.

Хулио некоторое время помолчал, потом вспомнил, что неплохо бы оставить за собой последнее слово, и сказал:

– Вот так-то, мой глуповатый братец Мануэло.

Слева и справа потянулись соты фавелл – городских трущоб, каскадами спускавшихся со склонов гор и холмов, со всех сторон опоясавших город Маньяна-сити. К запаху раскалённого асфальта и горелой резины прибавилось зловоние, производимое несколькими миллионами людей, влачащих жалкое существование в лачугах без намёка на канализацию, электричество и прочие блага цивилизации. Хулио сморщил нос и поднял стекло. Тут же в салоне «плимута» сделалось так душно, что он немедленно стекло опустил, припомнив, в оправдание минутной слабости, что в деревне Халасинго, где он вырос, пахло ничуть не лучше.

Через двадцать минут вонища иссякла и остался сильный, но терпимый запах горелой резины и расплавленного асфальта. «Плимут» въехал в фешенебельный район Онориу-Пердизис, где в скромном трёхэтажном особняке проживал с семьей, состоящей из всё ещё красивой жены Бетины, из выжившей из ума тёщи, из трёх прыщавых дочерей и двухлетнего наследника, комиссар уголовной полиции Ахо Посседа.