Здесь все связано с религией, подумала Либ. К тому же она уразумела, почему вся еда отдавала торфом. Если она останется здесь на все две недели, то поглотит добрую пригоршню болотистой почвы. От одной мысли об этом у нее свело рот.

– Это были последние допущенные посетители, – твердым голосом сказала Либ хозяйке.

Анна, опершись на дверь, смотрела, как группа садится в коляску.

Розалин О’Доннелл, тряхнув юбками, выпрямилась:

– Для ирландцев гостеприимство – священный закон, миссис Райт. Если кто-то постучится в дверь, мы обязаны впустить человека, накормить и дать приют, даже если на полу кухни уже вповалку спят люди. – Широким жестом она словно обняла толпу невидимых гостей.

Гостеприимство, как бы не так!

– Это не значит, что нужно принимать нищих, – заметила Либ.

– Богатый или бедный, мы все равны перед Господом.

Ее благочестивый тон вывел Либ из себя.

– Эти люди – глупцы. Им так не терпится увидеть вашу дочь, которая якобы живет без еды, что они готовы заплатить за эту привилегию.

Анна вращала тауматроп, на него упал свет.

– Что плохого в том, что при виде Анны им хочется сделать пожертвование? – поджав губы, поинтересовалась миссис О’Доннелл.

Девочка подошла к матери и вручила ей подарки. Чтобы отвлечь женщин от спора, подумала Либ.

– Они, конечно, твои, детка, – сказала Розалин.

Анна покачала головой:

– Разве мистер Таддеус не говорил про тот золотой крест, который на днях оставила одна женщина, что его можно продать и собрать хорошую сумму для бедных?

– Но это всего лишь игрушки, – ответила мать. – Ну, перчатки в футляре – их, пожалуй, можно продать… – Она повернула грецкий орех на ладони. – А эту крутящуюся штуку оставь. Ну какой от нее вред? Если только миссис Райт не усмотрит что-нибудь.

Либ придержала язык.

Она вошла в спальню перед Анной и опять обследовала все поверхности – пол, шкатулку с сокровищами, комод, постель.

– Вы сердитесь? – спросила Анна, крутя в пальцах тауматроп.

– Из-за игрушки? Нет-нет.

Все-таки что за ребенок, несмотря на все туманные стороны ее положения!

– Тогда из-за посетителей?

– Пожалуй. В душе они не пекутся о твоем благополучии.

В кухне прозвенел колокольчик, и Анна снова опустилась на колени. Неудивительно, что голени девочки в синяках. Шли минуты, и комнату заполняли молитвы «Ангелуса». Словно тебя заперли в монастыре, подумала Либ.

– Через Христа, Господа нашего. Аминь.

Анна встала, ухватившись за спинку стула.

– Тебе нехорошо? – спросила Либ.

Покачав головой, Анна поправила шаль.

– Как часто вам надо делать все это?

– Только в полдень, – ответила девочка. – Лучше было бы читать в шесть утра, а также вечером, но мама, папа и Китти очень заняты.

Вчера Либ совершила ошибку, сказав прислуге, что может подождать с обедом. На этот раз она позвала Китти и попросила что-нибудь поесть.

Китти принесла свежего сливочного сыра. Видимо, эта штука висела тогда в мешочке между двумя стульями. В хлебе, еще теплом, на вкус Либ, было чересчур много отрубей. Ожидая нового осеннего урожая картофеля, семья вынуждена была постепенно опустошать все припасы.

Хотя Либ уже привыкла есть в присутствии Анны, но по-прежнему чувствовала себя свиньей, уткнувшейся рылом в корыто.

Покончив с едой, Либ начала читать роман «Адам Бид»[6]. Когда в час дня в дверь постучала монахиня, Либ вздрогнула – она почти позабыла, что ее дежурство должно закончиться.

– Посмотрите, сестра, – сказала Анна, вращая тауматроп.

– Что за вещица!

Либ поняла, что и в этот раз двум сиделкам не удастся поговорить с глазу на глаз. Подойдя ближе и наклонившись к чепцу монахини, она прошептала:

– Пока я не заметила ничего предосудительного. А вы?

– Ничего, – отозвалась сестра и, замявшись, добавила: – Нам нельзя совещаться.

– Да, но…

– Доктор Макбрэрти настаивал, чтобы мы не обменивались своими мнениями.

– Я не выпытываю у вас ваше мнение, сестра, – резко ответила Либ. – А хочу знать лишь основные факты. К примеру, вы записываете количество экскрементов? Я имею в виду, твердых?

– Ничего подобного не было, – тихо ответила монахиня.

Либ кивнула.

– Я объяснила миссис О’Доннелл, что не должно быть никаких контактов без присмотра, – продолжала она. – Разрешим только обниматься с родителями утром и вечером при отходе ко сну. И ни один из них не должен входить в комнату, когда там нет Анны.

Монахиня напоминала безгласного наемного участника похоронной процессии.

Либ пробиралась по грязному проулку с рытвинами, заполненными водой после ночного дождя, в которой отражалось голубое небо.

Она пришла к выводу, что в отсутствие второй сестры, работающей согласно высоким стандартам Либ, то есть по стандартам самой мисс Н., вся затея с надзором могла провалиться. При недостатке надлежащей бдительности по отношению к хитрому ребенку все усилия и затраты могут оказаться напрасными.

И все же Либ до сих пор не нашла доказательств обмана. Если не считать, разумеется, одной огромной лжи – утверждения о том, что Анна живет без пищи.

Манна небесная – вот о чем она позабыла спросить сестру Майкл. Либ могла не особо доверять суждению монахини, однако эта женщина наверняка знает Библию.

В тот день было довольно жарко. Либ сняла плащ и несла его на руке. Подергав за воротник платья, она пожалела, что оно такое толстое и колючее.

В комнате над лавкой Либ переоделась в простой зеленый костюм. Невмоготу было даже ненадолго оставаться в доме – она и так полдня провела взаперти.

Внизу двое мужчин выносили из коридора легко узнаваемый предмет. Либ отпрянула.

– Прошу прощения, миссис Райт, – сказала Мэгги Райан, – они мигом вынесут его.

Либ смотрела, как мужчины обносят неукрашенный гроб вокруг прилавка.

– Мой отец к тому же и гробовщик, – объяснила девушка, – у него есть для аренды пара двуколок.

Значит, экипаж за окном при необходимости используется в качестве катафалка. Сочетание занятий Райана показалось Либ отталкивающим.

– Тихое у вас тут место.

Мэгги кивнула, как раз когда за гробом захлопнулась дверь.