этого эмоционального уравнения. Кэмерон была передана государству незадолго до ее четвертого дня рождения, особенно нежного возраста, хотя, по моему опыту, все они такие. Какой бы ни была ее жизнь до того, как она была брошена, — независимо от того, помнила ли она сознательно что-либо из этого или нет, — я слишком хорошо знаю, что это время все равно будет с ней, встроенное в ее нервную систему, вписанное в ее уникальный план. Так же, как и хлыстовое смещение. За один день, во время поездки на машине с социальным работником, ее старая семья была стерта, уничтожена, и из ниоткуда появились новые родители — один из них стал нарицательным, не меньше.

Эту часть я могу только представить, но для Кэмерон это должно было быть запутанным и трудным, поскольку она стала старше и стала лучше понимать большой мир, что ее новая мать была всемирно известной кинозвездой. Почти так же непонятно, как то, как она могла потерять свою семью в один момент из-за решения, которое кто-то другой принял за нее, вероятно, даже не пытаясь объяснить. С подписанием некоторых бумаг ее история остановилась и возобновилась. Девочка, которой она была, была удалена вместе с ее именем при рождении и всем остальным. Братья и сестры, домашние животные, соседи, игрушки, воспоминания — целые годы просто ушли.

Поскольку просмотр ее досье подобен просмотру версии моей собственной истории, я знаю, что даже если бы Кэмерон повезло, что она попала к Кертисам, как это было у меня с Хэпом и Иден, она не обязательно была бы свободна от призраков. Какими бы жизнерадостными ни были дети, какими бы желанными, любимыми и заботливыми ни были их новые родители, первоначальные раны брошенности и отвержения не исцеляются просто волшебным образом. Выдержка и внутренняя сила тоже не полностью залечивают эти раны, потому что родительская роль первична.

Матери и отцы должны остаться. Это изначальная человеческая история, в каждой культуре, с начала времен. У меня этого не было, и у Кэмерон тоже. Все шрамы, которые я все еще ношу, она тоже носит. Проблемы с доверием, проблемы с привязанностью, проблемы с идентичностью, чувство пустоты, изоляции, отчуждения и отчаяния — трещины в душе, которые невозможно залатать. Я видела это. Я пережила это. Как любой человек с дырой внутри будет искать снова и снова, иногда всю свою жизнь, способы заполнить ее.

— 16-

В то Рождество, когда мне было восемь, моей мамы не было дома. Конечно, я боялась. Беспокоилась, что она каким-то образом попала в беду и не может мне позвонить. Я старалась не думать о том, как часто она могла застрять в этом мире одна, в то время как мы с детьми забрались к ней в постель, чтобы спать вместе, дав Фредди его собственную подушку. В какой-то момент в течение дня дети, наконец, вообще перестали спрашивать о Санте, что было похоже на маленькую победу. Когда я засыпала, одна моя рука была на шелковистых волосах Эми, а другая на футболке Джейсона, и это каким-то образом помогло мне успокоиться.

На следующее утро я позволила детям посмотреть телевизор, а сама совершила набег на банку «Фолджерс» на кухне и пошла в аптеку за хлебом, молоком, яйцами и арахисовым маслом, так как продуктовые магазины были закрыты. На обратном пути я встретила Филлис и Бернарда, и она скорчила мне рожу, как будто знала, что к чему.

— Где сегодня твоя мама? — многозначительно спросила она.

— Спит, — повторила я первое, что пришло мне в голову.

— Опять?

— Да. — Я внезапно возненавидела и ее, и заодно ее собаку. — Надеюсь, у вас было хорошее Рождество, — сказала я с фальшивой веселостью. — Увидимся позже.

* * *

Несмотря на то, что Филлис напугала меня, как только я вернулась домой и закрыла дверь, у нас был отличный день. На самом деле, это был один из самых приятных моментов, которые у нас когда-либо были. Подарков не было, но была еда и телевизор, который мы хотели. Мы построили форт из простыней и одеял в гостиной и поддерживали его весь день. Когда стемнело, мы выключили все огни, кроме елки, и легли на ковер под ней, глядя вверх сквозь раскинутые ветви, как мигают и гаснут радужные лампочки, почти как во сне. Затем я уложила детей в ванну и убедилась, что они вымыли голову и помолились. К тому времени, как мы легли спать той ночью, я начала верить, что мы могли бы просто продолжать в том же духе вечно, даже если бы моя мама никогда не вернулась домой. Я знала, как позаботиться о Джейсоне и Эми. Я могла это сделать. Мы были бы в порядке… или более чем в порядке. Мы были бы счастливы.

Однако на следующее утро я проснулась очень рано, усталая. Джейсон намочил постель, и мы все промокли. После этого мне пришлось положить полотенца на кровать, но я все время случайно скатывалась на мокрое пятно и снова просыпалась. Я также все еще беспокоилась о Филлис и гадала, столкнемся ли мы с ней снова, или она даже начнет звонить по телефону, чтобы узнать, где на самом деле моя мать. Я была почти уверена, что она мне не поверила.

Я встала, пошла на кухню и начала готовить нам завтрак, но продолжала каждые несколько минут выглядывать в окно, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь. У детей были мультики, включенные слишком громко. Я чувствовала беспокойство и рассеянность, и мне все время казалось, что я слышала, как кто-то идет по коридору снаружи. Наконец, я пошла и проверила там, посмотрев в обе стороны по коридору. Вот тогда-то я и почувствовала запах подгоревших яиц. Я слишком сильно включила газ, и масло почернело и начало дымиться.

В ту секунду, когда я поняла, что происходит, я с грохотом сняла сковороду с огня, но дымовая сигнализация все равно сработала, крича и мигая посреди кухонного потолка. Я не могла дотянуться до нее даже со стулом. Звук был оглушительным и бесконечным, пока мое сердце бешено колотилось. Оба ребенка начали плакать, и я кричала на них, чтобы они прекратили, но они только сильнее завыли. Я не могла думать. Я не знала, что делать. А потом кто-то