— Я должна была больше доверять тебе с самого начала, — наконец говорю я сквозь слезы, — но я не знала как.

— Я не виню тебя. Я даже представить себе не могу, с чем тебе пришлось иметь дело. Мне так жаль. Жаль, что я не мог как-то помочь.

— У тебя тоже было слишком много проблем. Развод. Твоя семья. Риск потерять своих детей. Это очень много.

Мышцы в его челюсти сжимаются, когда он борется с эмоциями.

— Не только дело Дженни встало между мной и Бет, — говорит он. — Мое пьянство вышло из-под контроля в течение многих лет. Я хочу протрезветь, но не знаю как.

— Я тоже. Может быть, мы сможем положиться друг на друга. Любой может измениться, Уилл, — говорю я, примеряя фразу Тэлли. — Даже если дюйм за дюймом.

Он на мгновение замолкает, глядя на свой стол, папки и заметки, наполовину опустошенные ручки в лучах света. Затем он говорит:

— Знаю, это безумие, но я все еще думаю, что мы будем работать вместе, чтобы раскрыть те убийства 1973 года, даже если Дженни не была замешана. Это должны быть мы. Я просто чувствую это.

Я должна улыбнуться этому, совсем чуть-чуть.

— Его знаменитые чувства вернулись.

— Очень смешно.

— Я действительно хочу навестить тебя через несколько недель, чтобы проведать Кэмерон.

— Конечно. Все, что тебе нужно. И дай мне знать, как у тебя дела, хорошо? Ты будешь в моих мыслях.

— Я люблю тебя, Уилл. Ты ведь знаешь это, верно?

— Да. Я тебя тоже. Возвращайся скорее.

— 70-

Уехать из города труднее, чем я себе представляла, хотя я знаю, что вернусь… ради Уилла, Ванды, Грея и Эмили. Ради Кэмерон. Я иду по Лэнсинг-стрит, не в силах сесть в «Бронко». Ощетинившись от холода, плохо одетая из-за укусов ветра, я смотрю вверх на «Время и Деву», ослепительно белую на фоне синего кулака неба, совершенно безоблачную и безупречную, безмолвную и повсюду. Одинокий ворон сидит прямо на песочных часах, смотрит не на меня, а вдаль, его острая голова повернута в профиль, стрелка указывает на море. Символ в головоломке, полной символов, тайна на виду.

На протяжении десятилетий меня тянуло к фреске, сама не зная почему. Но сейчас все, что я вижу — это плачущая девушка со склоненной головой, и как она похожа на Дженни. Дженни на пляже, поет «Спокойной ночи, Калифорния», ее длинные волосы развеваются перед глазами. Я тоже вижу Шеннан в «Деве», одетую в куртку из кроличьего меха, ее душа слишком тяжела, чтобы нести ее. Я вижу Кэмерон в роще, а затем Кэмерон такой, какая она есть сейчас, возвращающуюся назад, слезающую с постамента и выходящую из головоломки. Я вижу Эми с ее белокурыми волосами во рту, рыдающую в тот день, когда ее забрали из нашего дома, из моих рук. Наконец-то я вижу девушку, которой была в свой первый день в Мендосино, охраняемую и раненую, наблюдающую за простым закатом. Иден назвала это зеленой вспышкой удачи. Но на самом деле это был первый момент, когда я увидела, что любовь все еще может сделать, чтобы спасти меня, если у меня хватит смелости впустить ее.

* * *

Долгое время я стою на Лансинг-стрит, думая о красоте и ужасе. Зле. Изяществе. Страдании. Радости. Как они все здесь каждый день, везде. Обучают нас, как продолжать двигаться вперед в нашей жизни, к нашей цели.

Давным-давно Королла сказала мне, что важнее всего не то, что с нами происходит, а то, как мы можем научиться переносить это. Я начинаю понимать разницу и то, что, возможно, единственный способ пережить то, что происходит здесь, и то, что мы есть, — это быть вместе.

Я поворачиваюсь спиной к фреске и начинаю идти к своему Бронко, и когда я это делаю, что-то трепещет и стучит позади меня. Ворон взлетает. Двигается дальше. Я слегка улыбаюсь, а затем зову Крикет. Она вскакивает на заднем сиденье и навостряет уши, ей не терпится отправиться в путь. Готова или нет, но пора домой.