По маминому выражению лица не поймешь, довольна она или раздражена. Глаза у нее прикрыты. Пересекаю комнату и вставляю диск в проигрыватель, этот небольшой проигрыватель я подарила ей на прошлое Рождество. Нажимаю кнопку пуска, дожидаюсь, когда пойдут басы в сопровождении банджо, когда зазвучит одинокий мужской голос и мелодия заполнит собой все вокруг. Потом сажусь обратно на кровать. Короткая улыбка ложится на мамины губы, ногой она потихоньку притоптывает по бежевому ковру. Топ-топ-топ.

– У меня малышка на миллион, – подпевает она своим тоненьким, дрожащим голосом. – В пятицентовом магазине…

Тихо сижу рядом с ней, задержав дыхание, пока ее глаза не открылись и не уставились в угол комнаты. Она качает головой из стороны в сторону. Волшебный момент, когда вижу ее такой счастливой, охваченной приятным воспоминанием.

Интересно, в этот момент она чувствует, как папа обнимает ее, а она кладет ему руку на плечо, и вдвоем они кружатся по танцплощадке? Тридцать лет прошло с тех пор, как папа умер, но я совершенно точно знаю, что она по нему очень скучает, до сих пор скучает. Для мамы брак и семья были главным смыслом жизни. И она посвятила нам с папой всю себя. Как-то раз она даже призналась мне, что мечтала о собственной семье с тех пор, как была совсем маленькой девочкой.

Я в этом отношении пошла в нее и, когда забеременела Шарлоттой, была на седьмом небе от счастья. Мы с Брайаном только начали жить вместе, как я сразу забеременела: однажды я ощутила покалывание в области лобковой кости и меня посетила догадка, которую тест подтвердил. Брайан был счастлив. Ему всегда хотелось подарить Оливеру маленькую сестричку. Моя беременность усилила в нем чувство ответственности, и он мне буквально не позволял пальцем пошевелить все девять месяцев. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой ценной и любимой. Мне было двадцать восемь, когда родилась Шарлотта, и нам с Брайаном так понравилось быть родителями, что мы снова попробовали зачать ребенка, но месяцы попыток превратились в годы ожидания, и ничего не происходило. Хотя врачи говорили, что все в порядке. Может, только мы уже не очень молоды. И как-то ночью мы с Брайном серьезно поговорили насчет семьи, придя к общему решению, что раз нам суждено быть семьей из четырех – только четырех – человек, то пусть так и будет. Разумеется, я хотела снова забеременеть и почувствовать, как в моем животе толкается ребенок, но этого не произошло. Три выкидыша за два года были более чем веским подтверждением неудачи.

Слишком больно каждому из нас было переживать очередную беременность, поэтому в тот день, когда Шарлотте исполнилось пять, мы взяли в дом щенка золотистого ретривера, – из массы шевелящихся желтых солнечных меховых комочков мы выбрали именно Милли. И теперь нас было пятеро.

– Здравствуй, Сьюзан.

Мама произносит мое имя так мягко, что мне кажется, будто я вижу сон, но нет. Вот она сидит рядом, бледно-голубые глаза смотрят на меня, на столике у кровати – коробка турецких сладостей, руки мама сложила на коленях. Мне хочется подпрыгнуть на месте от радости и кинуться к ней на шею. Хочу с ней долго-долго говорить, рассказать обо всем, что у нас происходит, попросить у нее совета, послушать ее, почувствовать себя маленькой и защищенной… но остаюсь, где сидела, сдерживаю порыв, все, что позволяю себе, – взять ее руку в свою. Неправильным было бы вываливать на нее все мои ожидания и страхи. И это не мне, а маме впору чувствовать себя защищенной.

– Привет, мам, – я легонько пожимаю ее руку. Рука обтянута пергаментно-тонкой кожей, покрыта старческой пигментацией. – Как ты себя сегодня чувствуешь?

– Сегодня я чувствую себя очень старой, – отвечает она, ерзая в кресле и меняя положение тела, словно проверяет, что у нее болит и что беспокоит. – Как там Шарлотта и тот рыжий бородач, с которым ты сошлась?

У мамы всегда был зуб на Брайана. Отчасти именно из-за маминого отношения я и простила ему измену.

– Брайан в порядке, – сказала я бодро, закусив турецкими сладостями, хотя и не любила сладкое. – Занят, как обычно. А Шарлотта…

Правду я сказать, как ни крути, не могу. Не хочу ее расстраивать, если мама расстроится, она снова нырнет в прошлое и поминай как звали. А что, если она вообще из прошлого потом не выйдет никогда? И последним моментом из настоящего ей запомнится именно этот эпизод – когда я расскажу ей о несчастном случае с Шарлоттой? Я себе этого никогда не прощу.

– Шарлотта много занимается, готовится к экзаменам.

– Хорошая девочка, – видно, что мама гордится внучкой. – Вот увидишь, она далеко пойдет. Кем хочет стать, а? Психологом?

– Психотерапевтом. Хочет работать с футболистами. Говорит, что восхищается их атлетическими данными, приверженностью к спорту, но иногда мне кажется, что ей просто хочется пощупать их мышцы. – Я смеюсь. – Не удивлюсь, если завтра она захочет стать стюардессой и морским биологом через день после этого. Шарлотта так часто меняет свое мнение относительно будущей профессии, что я не всегда успеваю уследить.

Мама хихикает.

– Ты, Сьюзан, была точно такой же. Я, например, всегда думала, что ты станешь медсестрой, но папа был уверен, что твое призвание – стать швеей.

– И вы оба были правы, – говорю я, – в итоге оказались.

Я хотела стать учителем английского для иностранцев, так проще всего было начать путешествовать, но сердце у меня по-настоящему никогда не лежало к этой профессии. Я окончила текстильный и действительно хотела работать костюмером в театре, но места были одно хуже другого – платили ужасно мало. Можно было устроиться только по знакомству, так я и ушла из театра Эбберли.

– И в обеих профессиях ты, считай, состоялась, – продолжала мама, возвращая меня обратно в ее маленькую, с магнолиями на стенах комнатку в доме престарелых. – Ты должна работать, выкладываясь на все сто, люди готовы хорошо платить за искусные вещицы…

Улыбаюсь. Я отказалась от мечты стать костюмером лет двадцать тому назад. Иголку и нитку в руки не брала до того момента, пока Шарлотта, на которой все и всегда рвалось, однажды не вернулась домой из школы и не спросила со всей возможной прямотой, почему только у нее нет костюма для школьной театральной постановки?

– Возможно, и следует выкладываться… – поддерживаю я мамину игру. Мне хочется сказать ей миллион разных вещей, пока она еще не переключилась на прошлое, пока еще меня узнает, но я банально не знаю, с чего начать. Не начинать же с того, что я подозреваю Брайана в очередном обмане, и не говорить же о том, что, по моим расчетам, бывший молодой человек Шарлотты и ее бывшая лучшая подруга имеют прямое отношение к несчастному случаю с моей дочерью? Особенно сильно мне хочется сказать маме о том, что она очень много значит для меня и как много я дала бы за то, чтобы изгнать ужасную болезнь, которая уносит ее от меня каждый день все дальше.

– Я тебя люблю, мам, – так спешу сказать самое важное, что язык заплетается. – Я, пожалуй, говорю это реже, чем должна, но мы все слишком редко говорим эти слова. Я безумно ценю все, что ты для меня сделала, и мне ужасно жаль, что я оказалась не такой дочерью, на какую ты рассчитывала…