Тесть взглянул на него исподлобья.

– И что?

– Должно быть, ваша жена была прекрасна в молодости, – тихо произнес шелки. – Рыжая, как и ее мать, верно? Как и дочь?

Лицо китобоя застыло и превратилось в непроницаемую маску.

– Уверен, вы все помните, – продолжал шелки мерным голосом. – Ее рыжие волосы, бледную кожу – совсем не как у вас… Ведь помните, китобой? Но что было до этого?

Каменное лицо китобоя не выдавало его чувств, но кончик гарпуна дрогнул.

– Что вы помните о своих родителях? – безжалостно допрашивал его шелки. – О вашей матери, об отце? О клане Маккрэканнов? Ведь вы их помните?

Китобой медленно покачал головой.

– Скажите, есть у вашей жены кедровый сундук? И ключ на шее, на серебряной цепочке? Вы пробовали заглядывать в тот сундук хоть раз за все годы брака? А после того как ваша дочь выросла, жена передала эту семейную реликвию ей, как до этого поступила ее мать…

Китобой молчал, а его товарищи начинали беспокоиться.

– Прикончи его, – проворчал один из гребцов. – Не дай ему тебя зачаровать!

– Да-да, – согласился другой. – Пусть возвращается к своим демонам в глубине океана!

Китобой не шевелился. Его темные глаза смотрели на шелки со злобой и потрясением.

– А ваш тесть – вы его помните? Как его звали? Сáмах, «тихий»?

Китобой вновь покачал головой, но гарпун начал медленно опускаться. Тогда шелки затянул песню, которую услышал от девушки из клана Серых Тюленей:

В соленых полях среди волн океана

Блуждаем мы, некогда знавшие власть…

Тут китобой взревел от душевной боли и ярости и запустил в него гарпуном.

Глава четвертая

Шелки отлетел назад, оглушенный внезапным ударом, но копье вонзилось не в него, а в лодку. Раздался оглушительный треск. Судно взбрыкнуло подобно сраженному киту, и все оставшиеся припасы полетели за борт. Шелки упал в воду, и хотя здесь она была теплее, чем у мерзлых шхер, у него сдавило грудь и из легких как будто выжали воздух.

Океан тянул его вниз, шелки пытался сопротивляться, но одежда потяжелела от соленой воды. Юноша сбросил теплое пальто и перчатки, а ботинки уже не успел. Он стремительно тонул, и звуки с поверхности доносились до него гулким эхом. Голоса казались призрачными, а скрип и лязг пронзенной лодки напоминали далекий звон колоколов. Море было зеленым, спокойным и чистым. Мимо проплыли длинные нити морской водоросли, оставляя за собой серебристые пузырьки. Шелки завороженно наблюдал за движением водорослей и за их плавной формой. Он внезапно решил для себя, что вполне способен дышать под водой и стоит ему только поверить в свои силы шелки, как те непременно к нему вернутся.

Шелки сделал глубокий вдох, закашлялся и снова поднялся на поверхность. Сейчас море не было ему другом – по крайней мере, пока он в человеческом обличье. Оно жестоко тянуло юношу на дно, словно желая задушить. Вдруг кто-то схватил его за волосы и вытащил на свет, на звук, на холод, на обозрение всем врагам…

Шелки сопротивлялся, одержимый мыслью, что лучше уж умереть в этой чистой и родной стихии, бывшей ему колыбелью, пока не услышал грубый, низкий голос своего тестя:

– Лежи неподвижно, как труп, если не хочешь в самом деле скончаться.

В сердце юноши затеплилась надежда. Так китобой поверил в его историю? Узнал песню, догадался о значении кедрового сундука?

Он обмяк, не открывая глаз, и позволил вытащить себя из воды. Его руки обвязали веревкой, а на тело надели пробковый пояс. С охотничьей шлюпки раздался жестокий смех.

– Пусть волочится за кораблем, – сказал китобой. – Пусть акулы кормятся его мясом, а морские демоны знают, что от нас лучше держаться подальше.

Он злобно хохотнул, но тут же прошептал на ухо шелки:

– Доверься мне и делай все как я скажу.

Шелки молчал и не шевелился, пока шлюпка возвращалась на «Кракен». Ему очень хотелось открыть глаза, но он не смел подавать признаков жизни. Судя по всему, у китобоя был какой-то план. Проще следовать ему и надеяться, что он проникся словами шелки. Поэтому юноша терпел, пока его везли к кораблю, а затем привязывали бечевой к якорю «Кракена» как приманку для морских чудовищ.

Глава пятая

Ночью китобой втайне пришел освободить его. К тому времени шелки уже онемел от холода и ощущал причудливую отстраненность от всего, будто отделился от собственного тела. Пожалуй, обычный человек давно замерз бы до смерти в этой ледяной воде, но юноша еще держался за жизнь, словно кровь шелки в нем придавала ему силы.

Впрочем, он все равно ужасно ослаб к тому времени, как за ним пришел китобой. Кожа болела от любого прикосновения, и без пробкового пояса юноша непременно утонул бы. Китобой не подал виду, рад ли он тому, что его зять выжил. Только молча вытащил его из воды, отвел к бурлящим котлам на палубе и протянул сухую одежду – все в гробовой тишине.

– Я вызвался дежурить сегодня ночью, – объяснил он наконец. – Нас никто не потревожит.

Шелки открыл было рот, чтобы ему ответить, но тот рявкнул:

– Молчи! Я спас тебя ради моей дочери и ради того, что возможно – только возможно – нас связывает. И еще потому, что твоя история порождает вопросы, на которые у меня нет ответов.

Китобой протянул ему сухарь и флягу с элем. Он смотрел на зятя своими темными глазами, не мигая, пока тот утолял голод и жажду.

– Я всегда любил море больше суши, – признался он, когда шелки подкрепился. – Всегда любил охоту, шум волн, что разбиваются о бока шхуны. Соленые брызги, омывающие лицо. Я думал, кожа у меня смуглая, потому что всю жизнь я подставлял ее солнцу, всю жизнь провел на открытом воздухе. А память скверная, поскольку молодость прошла, и в этом нет ничего странного. Ну, а что до сундука – у каждой девушки на островах он есть. Они хранят там свои вещи, белье. Флоре он достался от мамы, а той – от ее матери. Что ж с того?

Он пытался говорить с пренебрежением, словно ему это все безразлично, но в голосе его читались страх и недоумение.

– Не заговаривай со мной, – попросил он. – Не говори ни слова. Даже не смотри на меня, а то как бы я не передумал и не бросил тебя за борт!

Он открыл люк, толкнул шелки в трюм и запер его. Там были еда и вода, защита от ветра и волн, но воздух