Она отбросила волосы назад, с вызовом вскинула голову и повернулась к обоим спиной. Джодоли, как я отметил, не слишком интересовался их перебранкой. Возможно, Оликея права, и он действительно чрезмерно покладист — или же, будучи великим, выше того, чтобы оскорбляться подобным спором. Фирада оскалилась, глядя на сестру, — то ли развеселилась, то ли праздновала победу. Мне было некогда об этом размышлять, поскольку Оликея подошла и нависла надо мной с угрожающим видом. Никогда прежде мне не доводилось смотреть снизу вверх на обнаженную женщину, кипящую от ярости. Это одновременно пугало и странным образом возбуждало.

— Ты прав. Именно твоя глупость вынудила меня прийти сюда. И ты обязан доставить меня к народу.

Мальчик-солдат промолчал. Я, как и подобает воспитанному человеку, был склонен проследить, чтобы она благополучно вернулась к семье. Однако великий устал от ее требований и попыток использовать его в собственных интересах. Она все еще кипела от ярости, стоя передо мной.

— Если ты хочешь, чтобы я отвел тебя к народу, мне понадобятся силы, — твердо сообщил мальчик-солдат. — Я попробую, если сегодня ты поможешь Ликари искать для меня еду. Мне это представляется справедливым.

Последнее замечание он добавил зря — оно оказалось подобно искре, упавшей на пороховую бочку. Оликея взорвалась праведным негодованием.

— Справедливым? Ты говоришь — справедливым? Ты ничего не понимаешь в справедливости. Долгие месяцы я носила тебе еду и даже учила, что ты должен есть. Я ложилась с тобой, чтобы ты мог расслабиться. Я убеждала тебя, и все без толку, чтобы ты позволил мне кормить тебя и заботиться о тебе как о великом. Я изо всех сил билась над тем, чтобы ты вел себя как подобает, и объясняла тебе твой долг перед народом. И какую благодарность я получила в ответ? Завоевала уважение своего народа? Нет! Может, ты совершил ради них великие дела? Нет! Вместо этого ты называл своим народом захватчиков и говорил, что их невозможно прогнать! Предательство и неблагодарность. Вот что я получила от тебя! Оскорбления и непослушание! Как быть кормилицей столь несносного великого? А теперь взгляни на себя! Все, что я для тебя сделала, пошло прахом. Ты тощий, словно умираешь от голода, словно тебя никто не уважает, словно тебя проклял лес, словно ты слишком глуп, чтобы найти себе пищу. Ты никогда не совершишь ничего великого. Пройдет несколько месяцев, может, даже год или больше, прежде чем ты наберешь прежний вес. А пока ты восстанавливаешь растраченные силы, Джодоли будет есть, копить могущество и расти. Ты никогда его не превзойдешь. А когда все кланы соберутся на зимовье, над тобой будут смеяться — как и над теми, кто тебя привел. Вся моя работа, все усилия, затраченные на то, чтобы собирать тебе еду и ухаживать за тобой, пропали зря. Ты их уничтожил. Что хорошего ты мне принес? Что хорошего сделал моему клану?

Я словно бы наблюдал извержение гейзера. Всякий раз, когда мне казалось, что она вот-вот остановится, она лишь делала глубокий вдох и снова принималась меня поносить. Джодоли и Фирада смотрели на нее молча с тем выражением ужаса на лице, какой бывает у людей, ставших свидетелями немыслимого события. Думаю, мальчик-солдат спокойно выслушал ее лишь потому, что мы с ним по-разному отнеслись к ее тираде. Герниец был готов признать, что она не получила ожидаемого. Великого возмутила ее брань.

Мальчик-солдат скрестил мои руки на груди — это лишь напомнило ему, что кожа свисает с предплечий и тела жалкими складками. Даже пальцы, утратившие пухлость, выглядели чуждыми. Я разделил с ним всплеск скорби об утрате всей накопленной магии. Оликея была права. Я выглядел бессильным, не заслуживающим уважения и тощим. Меня высмеют на собрании кланов. Разочарование затопило меня, но тут же обратилось в гнев. Он указал на нее пальцем.

— Оликея, — оборвал он поток ее обвинений.

Не думаю, чтобы он воспользовался магией, но она тут же осеклась.

— Если ты хочешь, чтобы я нынче же ночью перенес тебя назад к народу, пойди и принеси мне еды. Иначе я буду слишком слаб. Если ты не желаешь помогать меня кормить — прекрасно. Проси Джодоли, чтобы он тебя доставил. Другого выбора у тебя нет. Решай — и сделай это молча.

Она прищурилась, отчего ее зеленые глаза сделались похожи на кошачьи.

— Возможно, у меня есть выбор, о котором ты не знаешь, герниец!

Она развернулась на пятках и удалилась в лес. Я смотрел ей вслед, спрашивая себя, как я мог вообразить, будто она любит меня или хотя бы привязана ко мне. Это была обычная сделка. Ласки и еда уделялись мне в надежде, что я обрету высокое положение и власть и она разделит их со мной.

Фирада выдохнула сквозь поджатые губы, презрительно отмахнувшись от заявления Оликеи.

— У нее нет выбора. Она вернется со сладкой едой и нежными словами, чтобы вновь втереться к тебе в доверие. Моя сестрица всегда была такой. Отец испортил ее после того, как мать забрали.

Джодоли подошел и грузно опустился наземь рядом со мной. Мальчик-солдат с трудом подавил накатившую зависть. Джодоли выглядел прекрасно, с гладкой, умащенной маслом кожей, с животом круглым, как у объевшейся лесной кошки. Волосы, зализанные назад и связанные в толстый хвост, блестели. Я отвернулся, не в силах снести резкое несоответствие этого зрелища и своих торчащих костей и обвислой кожи.

— Невар, мы должны обсудить обвинения Оликеи. Я знаю, ты разрывался на части, не желая принять, что захватчиков следует убить или выдворить прочь. Но теперь, когда они изгнали тебя, возможно, ты передумаешь. Возможно, ты признаешь, что они здесь чужие.

Мальчик-солдат потер мои руки, глядя на пальцы. «Разрывался на части». Джодоли даже не представляет, насколько он прав.

— Откуда ты знаешь, что они меня изгнали? — спросил он Джодоли.

— Мне нашептала это магия. Ты бы не пришел в лес по собственной воле, поэтому ей пришлось обратить твой народ против тебя. И они от тебя отреклись. Теперь, когда ты говоришь «мой народ», кого ты имеешь в виду?

Этот вопрос был обращен не только к мальчику-солдату, великому спеков, он предназначался и для Невара. Но мальчик-солдат ответил за нас обоих:

— Думаю, я еще не скоро вновь произнесу слова «мой народ».

Я-Невар оставшуюся часть дня почти бездействовал. Я отступил в глубины собственного сознания, наблюдая за своей жизнью, словно зритель. Мальчик-солдат съел то, что нашел для него Ликари, вдоволь напился чистой воды, а затем уснул. Разбудил его восхитительный аромат горячей пищи, принесенной Оликеей. В наспех сплетенной сетке лежали свертки из листьев размером с мой кулак и печеные клубни. В свертках таились куски рыбы, приготовленной с кислыми корешками. Листья тоже оказались съедобными и добавили блюду собственный пряный привкус. Он съел всю еду и отозвался о ней благосклонно. Ни о чем другом они не разговаривали. Никто не стал извиняться или обсуждать сложившееся положение. Столь простое окончание ссоры не пришло бы на ум ни одному гернийцу.