– Вон у меня в заначке имеется новокаин, и я вам, товарищ лейтенант, сделаю укольчик, и все пройдет как по маслу! – Когда Мячин сделал первый раз надрез десны, Кулешов не слышал боли и только потом почувствовал ее, когда фельдшер, делая зверское лицо, пытался щипцами вырвать зуб, приговаривая: «Я счас его сковырну».

Но ни сейчас, ни потом он не мог ничего поделать. Оба они взмокли, в землянке резко запахло потом. И когда, наконец, Мячин нечеловеческим усилием, чуть не свернув шею Кулешову, рванул в последний раз, тот почувствовал хруст разрываемой плоти и одновременно услышал торжествующий крик Мячина: «Вот он, голубчик, выскочил...», который показал измученному пациенту окровавленный, с коричневыми подпалинами зуб с тремя корнями. И уже ополаскивая рот, Кулешов языком натыкался на непривычную пустоту с правой стороны, но боль исчезла. Эту благодать он почувствовал гораздо позже, а сейчас поблагодарил Мячина и двинулся к себе в блиндаж.

Помня указание своего шефа, он набросал черновик плана для выяснения обстоятельств утреннего ЧП. Мысленно рассуждая, он прокрутил несколько вариантов расследования: допрашивать комвзвода снайперов лейтенанта Васькова было бесполезно – наврет с три короба, наговорит – за целый год не разберешься. Кулешов вспомнил, как на ускоренных «смершевских» курсах лектор – седой, с добродушным лицом, из бывших прокурорских работников, читая им куцый курс по ведению расследований, говорил, что начинать нужно с широкого круга лиц – свидетелей происшествия, постепенно сужая, и получая разные косвенные сведения, приступать к опросу подозреваемых. И, кажется, этот метод назывался (Сергей Васильевич долго вспоминал мудреное слово и наконец вспомнил) – дедукция: это когда нужно двигаться от периферии к центру расследования. Он так и поступил. Через полчаса у него в блиндаже сидели помкомвзвода сержант Фетин и старшина взвода, черноглазая татарочка Санида Ахтямова. Сергей Васильевич, уже оживший от невыносимой боли, начал беседу с Ахтямовой. Как и большинство вызываемых в Особый отдел, она заметно волновалась, и волнение ее усилилось, когда он с нарочитой серьезностью предупредил ее о последствиях за дачу ложных показаний. Она взволновалась еще больше и, уже не сдерживая себя, на первый вопрос о том, что ей известно о случившемся ЧП, заговорила быстро, комкая в руках маленький платочек: «Товарищ лейтенант, во всем виноват Васьков, это он послал Зину и Любу, – но, спохватившись, исправилась, – то есть, ефрейтора Жукову и рядовую Ковалеву в наряд, а они только под утро приехали с торжественного вечера из штаба армии и не успели отдохнуть; лейтенант Васьков приказал поднять их, вот и сержант Фетин может это подтвердить, они вместе с Васьковым их в наряд на позицию отправляли. И еще, скажу вам, товарищ лейтенант, – и она, понизив голос, скороговоркой поведала Кулешову, что Васьков, как известно не только ей, но и другим девушкам из их взвода, приставал к Жуковой, уж больно она нравилась ему, она такая красивая и статная, а он против нее мозгляк немытый и все хотел добиться ее, и обещал даже жениться, но она говорила: «Хоть золотом меня осыпь, но за такого не пойду никогда». А он сначала по-хорошему, а потом лютовать стал: начал придираться по службе и по результатам выхода на боевые позиции, по боевой подготовке и разным другим делам. А накануне Дня Красной Армии к ним во взвод пришел замполит полка капитан Федулов, велел построить личный состав и сказал, что командование полка решило поощрить двух отличников боевой и политической подготовки приглашением на торжественный вечер и товарищеский ужин в штаб армии. Во взводе была такая пара – сержант Попова и рядовая Хрюкина. У них результаты на поражение были самые высокие во взводе. Они и были представлены Федулову, но он поморщился – уж больно обе они были неказисты на вид и не понравились ему, и тогда он подошел прямо к ефрейтору Жуковой и выбрал ее, как все поняли, за симпатичность и за фигуру, и потом хотел выбрать еще одну, но тут Жукова и сказала, что, мол, товарищ капитан, мне лучше поехать со своей боевой напарницей по наряду, она, говорит, у меня наблюдательница. А он еще спросил, что это, она за тобой наблюдает, что ли? А Зина объясняет, – когда они с ней в паре выходят на позицию, она стреляет, а та ведет наблюдение. Тут капитан согласился и дал команду собираться им обеим.

Если бы у Кулешова были возможности и время, он, наверное, добрался бы до главного виновника того утреннего ЧП. Им, сам того не ведая, был майор политотдела армии Борис Волков. Ему и была поручена организация торжественного вечера. Ожидался приезд высоких гостей из штаба армии. Накануне его начальник, читая сценарий предстоящего торжества, отметил его добротность и задушевным баритоном пояснил, что здесь все предусмотрено, и даже выступление артистов из Москвы, но вот президиум надо оживить присутствием красивых женщин, да и командарму нашему будет приятно посидеть с хорошенькой мордашкой в президиуме. И тут же дал команду срочно звонить в дивизионные политотделы и узнать, что у них там есть по «бабской» части, и самых хорошеньких доставить сюда, а мордоворотов пусть оставят себе! Вот таким образом привлекательную Зину Жукову и еще полтора десятка девиц собрали из полка связи, двух полевых госпиталей, военторга и из радиороты службы ВНОС[11].

Третий год войны вместе с победами закрепил в Красной Армии единоначалие, образовав повсеместный культ командира, и, чем выше чин, тем больше почестей и поклонения от окружения. Слепое азиатское подобострастие перед генералами и старшими офицерами и отсутствие воспитания породили у многих из них вседозволенность, хамство и грубость по отношению к подчиненным. Именно в то время каждый из них сумел под разными предлогами заполучить в «личное» пользование фельдшера, санинструктора, радистку, официантку из числа военнослужащих женщин – в основном, по обоюдному согласию и редко такое сожительство было вынужденным. Об этом знали все: в верхах, в окружении – это было предметом острот, добродушных насмешек, сочинительства солдатских баек о постоянно-полевых женах, именуемых для краткости ППЖ.

Кулешов, конечно, хорошо знал об этом и располагал многими данными по этой части на командира полка майора Григорьева, двух комбатов, но никогда и никому об этом не докладывал, считая, что это дело тонкое и личное и собирать сплетни на командиров своего полка он никогда не будет. И он предвидел, чем закончится история, изложенная Ахтямовой, а она продолжала рассказывать, что вечер в штабе армии затянулся, и особенно долго шел товарищеский ужин, вот почему Зина и Люба приехали уже под утро, разбудили нас и конфетами угостили, а потом не проспали и двух часов, как пришел сержант Фетин, разбудил их и сказал собираться в наряд, на позицию. Зина-то сначала было заупрямилась, а Люба, более покладистая, и говорит ей, мол, Васьков житья не даст, если мы будем упираться. Потом они одели экипировку, маскхалаты, взяли винтовки и пошли на развод к Васькову.

Так были выяснены обстоятельства, предшествовавшие похищению снайперов.

Сергей Васильевич к концу дня уже опросил многих из взвода, и теперь подошла очередь Васькова. Его долго разыскивали, и вот он вошел в блиндаж и действительно оказался щуплым на вид, с тонкой шеей, веснушчатым, унылым лицом. Теперь Кулешов, располагая почти полными сведениями о случившемся, наблюдал за Васьковым и старался подавить в себе неприязнь к нему. Он считал, что снайперов выкрали только по вине комвзвода. Но тот оказался крепким орешком – обладая изворотливым умом, несмотря на свой унылый вид и неказистость, защищался с завидным упорством и спокойствием. Он отверг все: и приставания к Зине Жуковой, и показания других свидетелей, и все факты несправедливого отношения к ней. «Товарищ лейтенант, поймите, меня решили оговорить, условились меж собой, и особенно эта татарка Ахтямова, выступает как заводила только потому, что я был требователен ко всем, и к ней особенно. Матчасть она знала плохо, от занятий сачковала, снабжением не занималась, и мне приходилось во все вникать: и насчет мыла, и ваты. Сами понимаете, женщины они взрослые... Я, конечно, извиняюсь, что назвал ее татаркой. Вы правильно сказали – национальность здесь ни при чем. Я просто оговорился». Долго еще Кулешов склонял Васькова признать вину. Давно уже закончилось совещание в дивизии, и Сазонов пересмотрел десятки разных бумаг, и дважды сменились часовые у блиндажа, а он, зачитывая отдельные места из разных протоколов опроса, уличая взводного в том, что он лукавит, пытаясь все свалить на свою требовательность к личному составу взвода, медленно продвигался по пути убеждения Васькова в его виновности.