— В чем дело? — нетерпеливо повторила она продолжавшему молча ждать Лэнсингу.

— Об этом я и пришел тебя спросить, — ответил он, так же твердо, как она, глядя ей в глаза. — Нет совершенно никакой причины, как ты говоришь, почему бы Элли не делать нам подарки — какие угодно дорогие; и жемчужина прекрасна. Все, о чем я хочу знать: за какие особые услуги она так нас благодарит? Поскольку, даже учитывая полное отсутствие щепетильности, свойственное отношениям по-настоящему культурных людей, ты, вероятно, согласишься, что все-таки существуют какие-то пределы; по крайней мере существовали до последнего времени…

— Я действительно не понимаю, о чем ты. Полагаю, Элли хотела выразить благодарность нам за заботу о Клариссе.

— Но в обмен на заботу она уже предоставила в наше распоряжение все это, не так ли? — предположил он, обведя рукой прекрасную полутемную комнату. — На все лето, если захотим.

— Очевидно, она считает, что этого недостаточно, — улыбнулась Сюзи.

— Какая любящая мамаша! Это показывает, как высоко она ценит своего ребенка.

— Разве ты не ценишь Клариссу высоко?

— Кларисса бесподобна; но ее мать не упоминала о ней, предлагая это вознаграждение.

Сюзи снова подняла голову:

— О ком же она упоминала?

— О Вандерлине, — сказал Лэнсинг.

— Вандерлине? Нельсоне?

— Да… и о каких-то письмах… что-то насчет писем… Что это такое, моя дорогая, что ты и я должны были скрыть от Вандерлина, для чего нас наняли? Потому что я хотел бы знать, — взорвался Ник, — достаточно ли нам заплатили!

Сюзи молчала: ей требовалось время, чтобы собраться с силами и продумать следующий ход; а ее охватила такая паника, что наконец она только и смогла столь же резко спросить:

— Что Элли сказала тебе?

Лэнсинг презрительно ухмыльнулся:

— Именно это тебе хотелось бы узнать, да, чтобы придумать объяснение?

Усмешка имела следствие, не предвиденное ни им, ни самой Сюзи.

— Не надо… не будем говорить друг с другом в таком тоне! — закричала Сюзи и, опустившись на кушетку рядом с туалетным столиком, уткнулась лицом в ладони.

Ей казалось, ничто не имеет значения, кроме того, что теперь их любовь друг к другу, их веру друг в друга необходимо уберечь от погибели. Она готова была рассказать Нику все — хотела рассказать ему все, — если б только можно было быть уверенной, что найдет отклик в его душе. Но вспомнившаяся сцена с сигарами сковала ей язык. Если б только можно было заставить его понять, что ничего не имеет никакого значения, пока они продолжают любить друг друга!

Он сочувственно тронул ее за плечо:

— Детка… не плачь.

Их взгляды встретились, но то, что она прочла в его глазах, остановило улыбку, прорвавшуюся было сквозь ее слезы.

— Неужели не понимаешь, — продолжал он, — что необходимо объясниться начистоту?

Она продолжала смотреть на него сквозь слезы.

— Не могу… пока ты стоишь надо мной, — запинаясь, сказала она по-детски.

Она снова забилась в угол кушетки; но Лэнсинг не опустился рядом с ней, а сел в кресло лицом к ней, как гость по другую сторону величественного чайного подноса.

— Так устроит? — спросил он с натянутой улыбкой, словно выполняя ее прихоть.

— Никак не устроит… пока ты не ты!

— Я не я?

Она устало покачала головой:

— Какой в этом смысл? Теоретически ты признаешь некоторые вещи — а потом, когда они реально случаются…

— Какие вещи? Что случилось?

Ею овладело неожиданное раздражение. Что он предположил, в конце концов?..

— Тебе же все известно об Элли. Мы с тобой в свое время много говорили о ней, — сказала она.

— Об Элли и молодом Давенанте?

— Молодом Давенанте или других…

— Или других. Но какое нам дело до них?

— Ну и я думаю то же самое! — воскликнула она, вскакивая в порыве облегчения.

Лэнсинг тоже встал, но лицо его не просияло в ответ.

— Мы в стороне от всего этого; мы не имеем к этому никакого касательства, так? — продолжал он добиваться ответа.

— Абсолютно никакого.

— Тогда что, черт возьми, значит эта благодарность Элли? Благодарность за то, что мы сделали с какими-то письмами… и за Вандерлина?

— О нет, не ты! — непроизвольно вскричала Сюзи.

— Не я? Тогда ты? — Он подошел ближе и взял ее за запястье. — Ответь мне. Была ты замешана в грязных делишках Элли?

Последовало молчание. Она не могла говорить, чувствуя его пылающие пальцы, сжимающие запястье, на котором до этого был браслет. Наконец он отпустил ее руку и отошел.

— Отвечай, — повторил он.

— Я уже сказала, что ты тут ни при чем, это касается меня.

Он выслушал молча; затем спросил:

— Полагаю, ты отправляла письма за нее? Кому?

— Зачем ты мучишь меня? Нельсон не должен был знать, что она уехала. Она оставила мне письма, чтобы я отсылала их ему раз в неделю. Я нашла их здесь в тот вечер, когда мы приехали… Это была плата — за жизнь во дворце. О Ник, скажи, что это стоило того… скажи хотя бы, что стоило того! — умоляла она.

Он стоял не шевелясь, не отвечая. Пальцами одной руки барабанил по углу ее туалетного столика, так что драгоценный браслет подпрыгивал.

— Сколько было писем?

— Не знаю… четыре… пять… Какая разница?

— По одному в неделю, на полтора месяца?..

— Да.

— И ты сочла это в порядке вещей?

— Нет, мне это было противно. Но что я могла сделать?

— Что могла сделать?

— Да, если от этого зависело, быть ли нам вместе. О Ник, как ты мог подумать, что я откажусь от тебя?

— Отказаться от меня? — повторил он как эхо.

— Ну… разве возможность для нас быть вместе не зависит от того, что мы можем получить от людей? Разве мы вечно не идем на какие-то компромиссы? Ты когда-нибудь в жизни получал что-то даром? — закричала она, неожиданно разозлившись. — Ты прожил среди этих людей столько же лет, что и я; думаю, это не в первый раз…

— Клянусь Богом, в первый! — воскликнул он, покраснев. — И потом, есть отличие… коренное отличие.

— Отличие!

— Между тобой и мной. Я в жизни не делал грязную работу для них — и уж менее всего в расчете на благодарность. Думаю, ты догадывалась об этом, иначе не скрывала бы от меня эту отвратительную историю.

Сюзи тоже кровь ударила в голову. Да, она догадывалась, инстинктивно почувствовала в тот день, когда впервые пришла к нему в его голую квартиру, что он следует более строгим жизненным принципам. Но как сказать ему, что под его влиянием она тоже стала строже и что для нее было так же трудно не думать о своем унижении, как о его ярости, поэтому она и промолчала?