— Водопровод не всегда хорошо работает в зависимости от того, довольно ли воды в колодце, так что, если с первого раза вода в уборной не спустится, надо повторить попытку.

— Все замечательно. Изумительное тут место. — Пенелопа сняла синюю накидку, повесила на колышек и, наклонившись над кроватью, стала разбирать чемодан. — И Космо производит самое приятное впечатление. А ты так хорошо выглядишь. Я никогда тебя не видела такой цветущей.

Оливия, сидя на кровати, смотрела, как мать раскладывает вещи по ящикам.

— Спасибо, что ты так сразу приехала, по первому зову. Ты просто ангел. Мне показалось, что, когда приедет Антония, — лучше, чтобы и ты была. Конечно, я пригласила тебя не только поэтому. Я с первого дня, как очутилась здесь, мечтала показать тебе этот дом.

— Ты же знаешь, я люблю все делать экспромтом. Я позвонила Нэнси, сообщила, что еду к тебе, и ей так завидно стало, что ее не зовут, что она говорила со мной раздраженно, но я не обратила на это ни малейшего внимания. А малышка Антония — такое прелестное существо. Совсем не застенчивая, смеялась и болтала весь день. Вот бы детям Нэнси хоть немного ее общительности и хороших манер. Один только бог знает, за какой грех я наказана такими внуками…

— А как Ноэль? Ты давно его не видела?

— Давно. Уже несколько месяцев. На днях позвонила ему, жив ли? Выяснилось, что жив.

— Что делает?

— Подыскал себе новую квартиру, вблизи от Кингз-роуд. Во что она ему обойдется, я даже не отважилась спросить, это его проблема. Думает оставить издательское дело и заняться рекламой, говорит, что у него есть очень полезные связи. Ну, и собирался в Каус на уик-энд. В общем, как всегда.

— Ну а ты сама? Что у тебя слышно? Как «Подмор Тэтч»?

— Милый мой домик, — любовно отозвалась Пенелопа. — Достроили наконец зимний сад, не могу тебе передать, как славно получилось. Я посадила куст жасмина и один корень дикого винограда и купила очень изящное плетеное кресло.

— Тебе давно нужно было подкупить садовую мебель.

— Зацвела магнолия — в первый раз. Мне подрезали глицинию. Приезжали в гости Аткинсоны, и было так тепло, что мы ужинали в саду. Они справлялись о тебе и шлют самые сердечные приветы. — Пенелопа улыбнулась гордой материнской улыбкой. — Когда я возвращусь домой, смогу сообщить им, что такой цветущей и красивой я тебя никогда не видела.

— Тебя очень удивило, что я поселилась у Космо, бросила работу и вообще как будто с ума сошла?

— Пожалуй, да. Но потом я подумала: а почему бы и нет? Ты всю жизнь работала на износ; я иногда видела, какая ты усталая, озабоченная, и просто опасалась за твое здоровье.

— Ты мне не говорила.

— Оливия, ты сама себе госпожа, и я не имею права вмешиваться в твою жизнь. Но это не значит, что я о тебе не беспокоюсь.

— И оказывается, ты была совершенно права. Я тут переболела. Приняла решение, обрубила канаты, сожгла корабли и после этого совсем расквасилась. Трое суток подряд спала. Космо вел себя как настоящий ангел. На четвертый день я очнулась и выздоровела. Я даже не подозревала, что так вымоталась. Наверное, если бы не осталась здесь, кончилось бы тем, что попала в клинику с нервным срывом.

— Не смей об этом даже думать.

Во время разговора Пенелопа, не переставая сновать по комнатке, раскладывала по ящикам комода свои пожитки, развешивала на стене знакомые поношенные платья. Как это похоже на нее — не привезти ни одного модного туалета, купленного специально для этой поездки! Впрочем, Оливия знала, что ее мать даже в этих старых вещах будет иметь самый изысканный и неповторимый вид.

Но, к ее немалому удивлению, нашлась и обнова. Напоследок из чемодана появилось одеяние из изумрудно-зеленого натурального шелка. Разложенное на кровати, оно оказалось роскошным и напоминало нечто среднее между казакином и восточным халатом с золотым шитьем, — ну прямо из «Тысячи и одной ночи»!

Оливия смотрела на него с восхищением.

— Где ты раздобыла такую прелесть?

— Верно ведь, хорош? Марокканский, по-моему. Купила у Роз Пилкингтон. Ее мать привезла этот наряд из довоенной развлекательной поездки в Марракеш, а она недавно нашла на дне старого сундука.

— Ты в нем будешь как императрица.

— Погоди, это еще не все.

Казакин, надетый на плечики, примкнул к выцветшим бумажным платьям на стене, а Пенелопа стала рыться в бездонной кожаной сумке, которую по прибытии сняла с плеча.

— Я ведь тебе писала, что бедняжка тетя Этель умерла? Представь, она оставила мне наследство. Я получила его по почте всего несколько дней назад, как раз когда собиралась к тебе.

— Тетя Этель оставила наследство? Я думала, у нее ничего не было.

— Я тоже. Но она в своем репертуаре — сумела удивить даже напоследок.

Тетя Этель действительно всю жизнь не переставала удивлять.

Единственная сестра Лоренса Стерна, много моложе его, она на исходе Первой мировой войны, тридцати трех лет от роду, решила, что, поскольку цвет английской молодежи полег на полях сражений во Франции, ей ничего не остается, как смириться с судьбой старой девы. И, нисколько не обескураженная, стала жить одна, стараясь получать от жизни как можно больше удовольствия. Поселилась в крохотном домишке в Патни, когда это еще был далеко не «хороший район», при случае пускала в дом какого-нибудь жильца (или любовника — никто точно не знал) и давала уроки игры на фортепиано, на что и существовала. Казалось бы, что может быть безрадостнее. Но тетя Этель даже в этой нищете умудрялась радоваться жизни, и каждый ее день был полон захватывающих приключений. Когда Оливия, Нэнси и Ноэль были маленькие, приезд тети Этель всякий раз был радостным событием, и не только из-за подарков, которые она обязательно привозила, но и потому, что с ней всегда было весело — она нисколько не походила на других взрослых. А еще интереснее было в гостях у нее: никогда не знаешь, что может случиться. Однажды, когда они сели пить чай с кривобоким пирогом, который испекла тетя, в комнате обвалился потолок. В другой раз стали жечь костер в конце ее крошечного садика, огонь перекинулся на ограду, и приехали пожарники в машине с колоколом. А еще она учила их плясать канкан и петь вульгарные куплеты, полные двусмысленностей, над которыми Оливия стыдливо хихикала, а Нэнси надувала губы, притворяясь, будто ничего не понимает.

С виду тетя Этель была похожа на козявку: сухонькая, на ногах туфельки детского размера, крашеные рыжие волосики и вечно дымящаяся сигарета в руке. Но, несмотря на неряшливый облик и образ жизни (а может быть, именно благодаря этому), она имела массу друзей, и не было города во всей Англии, где не жила бы какая-нибудь ее школьная подруга или бывший поклонник. Этель всегда звали, дорожили ее веселым обществом, и она часто у них гостила, но между поездками в провинцию обязательно возвращалась в Лондон, к выставкам и концертам, без которых не могла жить, к усердной переписке с подругами и друзьями, к осиротевшему жильцу, если у нее в это время был жилец, к урокам фортепиано и к телефонным разговорам. Она без конца звонила своему биржевому маклеру, должно быть ангельски терпеливому человеку, и, если ее жалкие акции поднимались на один пункт, позволяла себе на закате два розовых джина вместо одного. Это у нее называлось «кутнуть на всю катушку».