Мы плакали, обнимались и клялись.

Со временем, через месяц-другой, магия эмоций ослабевает. Через год вспоминаешь слова и поступки и краснеешь от собственного идиотизма. Но сами эмоции не забываются, зашкаливающие, рвущиеся наружу.

Только тогда я и чувствовал себя по-настоящему в безопасности.

Выхожу с чашкой в руках на улицу проветриться. Иду медленно, отмеряя шаги. Глубоко и резко вдыхаю холодный чистый воздух, словно вот-вот утону.

Убеждаю сам себя, что из карманов то и дело что-то выпадает. Пока не расклеился совсем, надо машину проверить. Буду ведь дурак дураком, если амулет завалился за сиденье или на полу где-нибудь лежит. Вот бы так и оказалось.

Проверяю мобильник. Мама несколько раз звонила. Бесится, наверное, что теперь по телефону-автомату меня не достать. Набираю Баррона. Потом ей перезвоню. Сейчас нужно, чтобы мне честно ответили на вопрос, а не пытались защищать. Голосовая почта. Снова и снова нажимаю повтор. Кого же еще спросить? Наконец до меня доходит — можно же и в общежитие напрямую.

Звоню в Принстон. Комнату Баррона им почему-то не найти, но я помню имя его соседки.

Она берет трубку. Голос чуть хриплый и приглушенный. Разбудил, что ли?

— Привет. Мне нужен Баррон, я его брат.

— Он больше здесь не учится.

— Как так?

— Отчислился еще в начале семестра. — Теперь голос рассерженный, проснулась, видимо. — Ты его брат? Он оставил кучу вещей.

— Забыл, наверное. С ним такое часто.

С Барроном действительно случается подобное, но что-то мне эти фокусы с памятью не нравятся.

— Могу забрать, если надо.

— Я уже выслала по почте.

Резко замолкает. Что между ними произошло, интересно? Вряд ли братец бросил Принстон из-за девчонки, но как он вообще мог бросить Принстон?

— Сто раз обещал забрать, но так и не появился. И за отправку денег не вернул.

Думаю лихорадочно.

— А адрес остался? Ну, куда ты посылала вещи?

— Да. А ты точно его брат?

— Сам виноват, что не знаю, где он. — Приходится врать на ходу. — Вел себя после смерти отца как свинья, мы поругались на похоронах, и после я не брал трубку.

Голос срывается в нужных местах, ничего себе — как я профессионально работаю.

— Боже мой.

— Слушай, я просто хочу перед ним извиниться.

Добавляю к рассказу подробностей. Получается, интересно, виноватый тон? На самом-то деле мне страшно, даже руки похолодели.

На том конце слышится шуршание.

— Ручка есть?

Записываю адрес прямо на ладони, благодарю, вешаю трубку и бреду к дому. Дедушка вытаскивает из-за кухонного шкафа пачку старых поздравительных открыток. Его перчатки в блестках. После уборки комнаты кажутся непривычно пустыми. Шаги отдаются гулким эхом.

— Мне опять нужна машина.

— А спальня на втором этаже? И гостиная. И крыльцо. И в коробки надо упаковать.

Размахиваю телефоном. Будто это и не я вовсе виноват.

— Доктор звонил. Говорит, нужны еще какие-то анализы.

Настоящий фокус в том, чтобы врать и самому верить. Только так, иначе поймают.

У меня-то, конечно, уровень совсем не тот.

— Ну-ну, я так и подумал.

Дед вздыхает. Вот сейчас скажет, что раскусил меня: позвонил Черчиллю или вообще все знал с самого начала. Но ничего подобного — достает из кармана ключи.

В «бьюике» амулета нет. Ни на полу, ни под сиденьем. Только смятая обертка. Останавливаюсь на заправке, покупаю три шоколадки и кофе. Стоя у кассы, вбиваю в GPS на мобильнике новый адрес Баррона. Это в Трентоне, но улицы такой я не знаю.

У меня зародилось смутное подозрение, что все связано между собой: мое хождение во сне, бардак в голове у Мауры, отчисление Баррона и даже пропавший амулет. Непроизвольно нажимаю на педаль газа.

Очень-очень странно, но почему-то впервые за долгое время во мне крепнет непонятная уверенность: я двигаюсь в правильном направлении.

Четырнадцатый день рождения Лила отмечала в большой гостинице, в центре города. Гостиница, естественно, принадлежала ее отцу. Собралась куча мастеров. Они передавали друг другу странные конверты, имеющие мало отношения к имениннице, шушукались про свои дела. Таким, как я, слышать подобные разговоры не полагалось. За час до начала праздника она привела меня к себе комнату. Огромная футболка с мультипликационной кошкой, на лице — толстый слой косметики, черные блестящие тени, волосы, теперь ярко-белые, торчали в разные стороны.

— Ненавижу. Терпеть не могу такие вечеринки. Лила уселась на кровать. Перчаток на ней не было.

— Можешь утопиться в ведре с шампанским.

Она не обратила внимания на шутку.

— Давай проколем друг другу уши. Хочу тебе проколоть.

У нее уже болталась пара маленьких сережек. Я еще подумал: вот бы попробовать на зуб — наверняка настоящие жемчужины. Она рассеянно дотронулась до одной, словно в ответ на мои мысли.

— Это в семь лет проколото, пистолетом. Мама обещала купить мороженое, если не заплачу. Но я ревела все равно.

— А теперь хочешь еще одну дырку? Думаешь так отвлечься? Или просто меня рада помучить?

— Типа того.

Лила таинственно улыбнулась и принесла из ванной вату и английскую булавку, потом достала из мини-бара бутылочку с водкой.

— Возьми лед в коридоре.

— Ты могла бы друзей попросить, мы, конечно, тоже друзья, но…

— С ними трудно. Лорейн и Марго что-то наплели Дженнифер, и теперь она меня ненавидит. Все время выдумывают про меня чепуху. Ну их. Мне нужен лед.

— Задира.

Она смерила меня спокойным взглядом.

— Когда-нибудь я буду отдавать приказы. Как папа. Надо учиться. Ты-то меня хорошо знаешь. Я всегда такая была.

— Я, может, не хочу уши протыкать.

— Девчонкам нравится, когда у парней ссрежки. К тому же я тебя тоже хорошо знаю. Ты на самом деле любишь подчиняться.

— В девять лет, может, и любил.

Но я все равно пошел в коридор и принес льда в ведерке для шампанского.

Лила прямо на пол стряхнула с тумбочки стопку дисков, нижнее белье, какие-то бумажки, уселась сверху и сказала театральным шепотом:

— Иди сюда. Надо накалить булавку. Вот так. смотри.

Чиркнула спичкой. Глаза у нее сияли.

— Как кончик почернеет — значит, стерилизовалась.

Я послушно убрал растрепанные волосы и склонил голову. Покорная жертва. От прикосновения льда мороз пошел по коже. Лила сжала меня коленками.