Решаю окончательно добить. Плевать, будь что будет:

– А сами вы, господин Рожественский, попадете в японский плен, будучи тяжело раненным… Не сами сдадитесь, правда… Врать не стану! Вас сдадут члены штаба, в бессознательном виде. И не отсюда, с «Князя Суворова»… – Делаю еще один шаг к нему. – Он утонет вечером четырнадцатого, вместе со всем экипажем… А с простого миноносца!..

Все. Я высказался. Изумленно оглядываюсь. Стою на ковровой дорожке, посреди адмиральского кабинета. В зловещей тишине. Стол, диваны и даже барометр с часами замерли в тихом ужасе. Император с портрета удивленно рассматривает невиданное доселе чудо. Глаза словно спрашивают: «Это что еще такое?.. Как смеешь ты, в кабинете верного вассала, да еще в присутствии моего лика?!»

Сам не знаю, Николай Александрович… Получилось так. Простите всемилостливейше и великодушно!..

Спина Рожественского не шевелится. Вопросительно смотрю на Матавкина, глазами спрашивая: «Все, хана мне?..» Тот не реагирует, взгляд направлен сквозь меня.

– Аполлоний Михайлович… – Невольно вздрагиваю. «Его превосходительство изволили прервать молчание. Однако все еще повернуты к нам тыльной частью…» – Насколько я понимаю, этот человек уже рассказывал вам подобное? – Адмирал наконец разворачивается.

– Рассказывал, Зиновий Петрович, – вытягивается врач.

– И… Вы так сразу ему поверили? – Вице-адмирал делает несколько шагов к столу. – Потому что он показал вам это? – берет паспорт. Тот раскрывается на страничке с фотографией, и на главкома царского флота начинаю взирать биометрический я из две тысячи четырнадцатого. Смотрю, надо сказать, весьма бесстрастно для окружающей обстановочки. Знал бы тогда…

– Да, Зиновий Петрович, я поверил. – Лицо Матавкина полно решимости. – Поверил потому, что Вячеслав Викторович продемонстрировал мне еще кое-что…

– Что же? – Рожественский пристально смотрит на меня. Переводит взгляд на смартфон в руке.

– Вот этот прибор, Зиновий Петрович. – Матавкин указывает на «Хэтээс». – На нем есть фотографии будущего, которые невозможно подделать. И я могу дать слово чести, что…

– Почему же мне вы их не показываете? – перебивая, он делает ударение на «мне». Голос скорее заинтересованный, чем злой. Вид недоверчивый, но уже не столь враждебный. Неужели дошло?!

Почему-почему… Потому как сдох сей артефакт! Или разрядился… Был бы исправен – небось давно по-другому бы со мной общался! Как тебе объяснить-то?..

– Не включается он, Зиновий Петрович… – стараюсь вновь стать политкорректным, насколько возможно. – Возможно, разрядился, не исключено, что поломка…

– Дайте сюда! – высокомерно протягивает руку.

Даю. Несколько секунд тот вертит его, рассматривая со всех сторон. Не найдя ничего сверхнеобычного, не отдает обратно, положив поверх бумаг. Затем, кряхтя, усаживается на свое место.

Ну вот зачем тебе он, а? Разбирать станешь? На «Камчатку» отдашь мастеровым, чтобы вынесли, так сказать, «вердиктъ»?.. И что они скажут?.. Шайтан-машина-де?..

Неожиданно Рожественский властно указывает на диван:

– Садитесь.

Садитесь?! Вот это поворот! Что это с тобой? Поверил наконец? Про суд чести-то я зря ляпнул, наверное. Хотя… Гляди ты, как зацепило! Чайку не предложишь?

Мы с Матавкиным тесно усаживаемся рядом. Острое колено врача упирается в ногу и напряжено, будто высечено из камня.

Адмирал вновь листает страницы паспорта, останавливаясь почти на каждой. Подносит к глазам, разглядывая на свет. «На зуб его еще попробуй… – невесело думается мне. – Хотя… В иллюминатор не выкинул, и на том спасибо. Впрочем, в Россию-матушку у меня теперь путь один, так что…»

– Предположим, я вам поверю. – Флотоводец откладывает злосчастное удостоверение, так и не попробовав на зуб. – Хоть и звучат ваши слова весьма фантастично и неправдоподобно. – Наливает воды, выпивая одним махом. Отставляет стакан в сторону, упирая в меня тяжелый взгляд. – Послушаем, что вы расскажете. А вы, Аполлоний Михайлович, садитесь сюда и записывайте! – указывает на стул.

Матавкин срывается, усаживаясь с краю стола.

Прям вот все-все тебе рассказать? Включая полет Гагарина и атомную бомбу? А на закуску про авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов», чтобы ты от зависти тут же крякнулся? Обойдешься. Кто тогда эскадру во Владик поведет?!

– Господин адмирал, разрешите одну просьбу перед тем, как я начну рассказ? – вкладываю в голос все свое обаяние. Оно у меня от природы так себе, но тут уж чем богаты. Сойдет и так.

Получаю в ответ сдержанный кивок. «Похоже, упоминание «суда чести», да еще при подчиненном, не забыто. И вряд ли вообще забудется когда-либо…»

– Господин адмирал, позвольте мне рассказывать исключительно о будущем сражении и том, что с ним связано. – Во рту сухо. Эх, водички бы из графинчика хлебнуть… – А про историю ближайших ста лет по возможности умалчивать? – Облизываю пересохшие губы.

Матавкин макает перо, начиная записывать. «Эй, ты чего, полный протокол ведешь? Это ведь личная просьба!..»

Лицо Рожественского непроницаемо. С эмоциями он справился достаточно быстро, и сейчас на меня глядит властный карьерист. Дослужившийся до высших чинов, между прочим…

– Сейчас меня интересует исключительно предстоящее сражение, господин… – вопросительный взгляд на Матавкина.

– Смирнов, – поднимает тот голову, за долю секунды успевая подмигнуть и едва заметно улыбнуться. Робко, лишь уголком губ.

На душе ощутимо легчает. Хоть невелика поддержка, но приходит весьма вовремя.

– Господин Смирнов. – Адмирал кивает. – Кстати, забыл спросить: вы дворянин? Ваш чин?

Мм… Что тебе на это сказать? Прадеды мои из раскулаченных… В бархатной книге не числились. Крестьяне мы! А про чин гражданский…

– Зиновий Петрович, в будущей России табель о рангах упразднена. Как и… – Прикусываю язык. Про ликвидацию дворянства как класса я, пожалуй, смолчу. Мало ли! – Как и чины! – невпопад заканчиваю я.

Бред сморозил, чины-то у нас есть! Ты меня ловишь, что ли? Первый же вопрос, и сразу про будущее? Просил ведь русским языком: не надо!

Взгляд Рожественского бесстрастен. Кивает:

– Перейдем к сражению.

Ладно, сам напросился. Слушай же теперь про свое Ватерлоо, глава эскадры! Впрочем, до битвы народов Цусиме далеко, так что сравнение – так себе. Скорее уж бегство французов из Москвы…

Набрав полные легкие, начинаю:

– Днем, четырнадцатого мая сего года, господин адмирал, Вторая Тихоокеанская эскадра встретится с японским флотом в Цусимском проливе. Произойдет это примерно в обед…

Конечно же я волнуюсь. А кто не переживал бы, окажись на моем месте? Полный идиот разве. Это, простите, не ко мне… Поэтому, излагая, я безбожно путаюсь в деталях и названиях. Впрочем, Рожественского мои эмоции волнуют мало. У него своих тараканов предостаточно.