— Так-так-так, — протянул Добрыня. — Это, значит, так мы на часах стоим, что нас всякий-який врасплох застать может.

Михайло понял, что попался, и хмуро отпустил чужака. Тот немедленно вскочил, отряхнул длинный черный кафтан и низко поклонился Илье.

— Значит, говоришь, не жид? — протянул богатырь, легонько прихватывая пришельца за нос. — А кто тогда?

— Дья иннудей, — прогнусавил носатый.

— Кто-кто? — отпустил нос Илья.

— Иудей, — дерзко блеснул глазами чужак.

— А это не один хрен? — удивился Муромец.

— Ну, вообще говоря, один, но жид — это обидное прозвище, — неведомо когда подошедший, Бурко посмотрел на иудея поверх плеча Ильи.

— А-а-а, — протянул доверявший другу во всем Илья. — Так зачем ты к нам пожаловал, удалой добрый иудей?

Чужак набрал воздуху, потом выдохнул, потом снова набрал...

— Хочу с вами постоять за землю Русскую! — выпалил он.

На миг над площадью повисло молчание, затем, словно гром, загремел богатырский хохот. Ржали все, даже степенный Добрыня и высокомерный Дюк. Иудей покраснел, побледнел, сжал кулаки.

— Я сильный! Я смогу! — выкрикнул он.

— Уффф, насмешил, — сквозь слезы выдавил Добрыня. — А того ты не знаешь, что к нам на Заставу без напутствия князя Владимира никто не приходит? Покажи-ка грамотку княжую. Ты у него и не был небось.

— Был, — упрямо ответил чужак. — Ну, не у него в палатах, но когда он на торг приехал, я к нему в ноги бросился и говорил с ним.

— И дружина допустила? — поднял бровь Муромец.

Иудей замялся.

— Ну, не пускали, конечно, но я два копья сломал случайно, а потом, когда они стрелами хотели, за меня поп вступился, маленький такой, сухой весь, и просил князя выслушать.

— И что князь? — почему-то Илья сразу поверил дурному рассказу.

Иудей опустил голову и тихо сказал:

— Сказал Владимир, что нечего мне на Заставе делать. Не гожусь я. Мол, Илье Ивановичу такие не надобны.

— Значит, не надобны? — протянул Илья, переглянувшись с Добрыней и Алешей.

И так велика была любовь братьев к князю, что разом повернулись они на Киев и, дружно свернув кукиши, помахали ими в сторону земли Русской.

— Это мне решать, кто мне здесь надобен, а кто нет! — проревел Илья.

— Ну, ладно, — немного успокоившись, продолжил он. — Но смотри, богатырем не сразу становятся. Ты верхом-то хорошо? Вижу, что нет. Из лука тоже вряд ли стрелял. Да и мечом...

— Я лечить хорошо умею, — вскинулся пришелец.

— Не перебивай, — строго сказал Добрыня. — Будет тебе испытания год и один день. В этот год будешь ты не богатырь, а просто добрый молодец. Уроки исполнять станешь разные, а если время останется — будешь учиться оружием и конем владеть. Если не захочешь — в любой день скатертью дорога, держать не станем.

Иудей низко поклонился.

— Значит, слушайте все, — начал Илья. — Сей добрый молодец... Тебя как зовут?

— Самсон, — торопливо сказал парень.

— ...Самсон, отныне — отроком[27]у нас. Посему вся работа в лагере — на нем.

Богатыри одобрительно загудели.

— Утром и вечером станет он учиться верхом ездить, мечом рубить, из лука стрелять — тут все ему помощники. Вот. Парня не обижать, звать иудеем.

— Как-то непривычно все же, — пробормотал Дунай. — Чтобы иудей на русской заставе?

— Ну вот и посмотрим, как он будет, — поставил точку Илья.

Для Самсона начались черные дни. Хоть богатыри в быту были неприхотливы, все же работы по хозяйству было выше головы. Самсон таскал воду, рубил дрова, убирал за конями, мыл нехитрую посуду, готовил на всех, стирал, а утром и вечером до изнеможения махал мечом, бегал, прыгал, метал копье, стрелял из лука. Тяжелее всего давалась верховая езда, богатыри, сидя по шатрам, спорили, сколько в этот вечер раздастся глухих ударов, возвещающих о том, что Соловко опять показал отроку, кто из них двоих главный. Скрипя зубами, приползал за полночь Самсон в свою палатку, а уж чуть свет поднимался снова. Первым не выдержал Казарин, пришел как-то вечером к братьям, сел, по-степному скрестив ноги, и занудел, что нельзя так над парнем издеваться. Илья только посмеивался. Прошло лето, настала осень, Самсон трудился неустанно. Уже меч в руке сидел не как палка, уже копье летело почти туда, куда надо, уже Соловко засомневался, а он ли хозяин отроку или наоборот. Выпал снег, река встала. Безжалостный Илья начал учить иудея купаться в проруби, предварительно пробив лед кулаком. Как-то раз Самсон нырнул надолго, был снесен течением и минут пять заставил богатырей поволноваться, пока в ста саженях ниже не взорвался лед, и молодец не вылетел из проруби, хватая ртом воздух и покрываясь ледяной коркой. Тут уже вся Застава пришла просить за парня, но Илья был неумолим. Однако не судьба была иудею отработать год и день. По весне печенеги снова стали наезжать к Днепру, и одна шайка, на свою беду, наскочила на Самсона. Отрок стирал в апрельской воде попоны, когда по берегу с гиканьем налетели всадники, ладя утащить глупца на аркане. Самсон, не будь дурак, выдернул с корнем молодой дубок и тремя ударами отправил пятерых вместе с конями в холодный Днепр. Корнями отмахнулся от пущенных стрел и, поминая царя Давида с его кротостью и царя Соломона с его мудростью и бабами, кинулся на ошалевших степняков. Когда с Заставы на вопли прискакали Михайло с Алешей, печенегов и след простыл, но семерых Самсон связал их же поясами. В тот же день Илья опоясал нового богатыря мечом, и разленившаяся Застава снова принялась исполнять службы по очереди. Служил Самсон старательно, дрался храбро, а вскоре выяснилась и еще одна великая польза нового богатыря. В начале лета из Киева пришел, как всегда, обоз с мукой, солью и прочим полезным товаром. Богатыри уже поскидывали мешки, и Илья собирался отпустить обозников, когда из атаманского шатра появился Самсон с охапкой свитков и бирок с зарубками. Он заставил богатырей перекидать мешки обратно на телеги, после чего сказал сгружать по одному, а сам принялся сверяться с бирками и свитками. Когда сгрузили последний тюк, Самсон медленно поднял голову и посмотрел в глаза старшине обозников. Мужичонка вжал голову в плечи и попятился.

— Это шо? — мягко спросил Самсон, указывая длинным пальцем на кучу мешков.

— Так это... — забормотал мужичонка. — Довольствие ваше...

— За месяц? — еще мягче осведомился Самсон, заглядывая сверху вниз в глаза мужичонке.

— За год — пискнул тот.

— Да ну? — с неизбывной добротой в голосе изумился иудей.

— Батюшка, не погуби! — бухнулся в ноги богатырю обозный. — Я человек подневольный, сколько велели, столько везу!