Как гладко все выходит на бумаге, как бесстрастно ипрофессионально! Вот я изложил официальную версию, а теперь слово возьму я;согласно нашей Конвенции добавлю к этому, если позволите, пару непреложныхистин, которые до сих пор скрывал от своих близких. Еще немного – и Оливсделала бы из меня полного идиота; т. обр., будет только справедливо, если яоткрою правду.

Разумеется, Джорджина не присутствовала при этих испытаниях.И я тоже. В студии был Томми Элборн, но он, как обычно, держался в сторонке. Мыс Олив сидели наедине у меня в кабинете.

Я спр., есть ли у нее с собою балетное трико, и она отв.,что нет. Глядя на меня в упор, она держала красноречивую паузу, пока ясоображал, к чему бы это и что у нее на уме. Все претендентки знают, что ихбудут обмерять и подвергать всяческим проверкам. Никто не приходит на просмотрбез трикотажного костюма.

Ну, для Олив закон был не писан. Помолчав, она произнесла:

– Трико – это лишнее, милый мой.

– Но с нами нет дуэньи, дорогуша, – ответил я.

– Вот и славно!

Она проворно сбросила платье и предстала в таком виде, кот-йуместен только в будуаре: ее нижнее белье было весьма нескромным и никак неподходило для работы с аппаратурой. Я подвел ее к «Паланкину», и она, прекраснозная, что именно от нее требуется и в каком отсеке ей положено спрятаться,попросила меня ее подсадить. Т. е., мне нужно было коснуться руками ееполуобнаж-го тела! Точно то же самое повторилось и при знакомстве с реквизитомдля «Ярмарки тщеславия». Более того, выходя из потайной дверцы, она сделалавид, будто споткнулась, и упала прямо ко мне в объятья. Просмотр завершился наоттоманке в дальнем углу мастерской. Томми Элборн деликатно удалился; мы этогодаже не заметили. Во всяком случае, потом его там не оказалось.

А в остальном события описаны верно. Я принял ее на работу,и она оч. хор. научилась управляться со всей аппаратурой, которая требовала ееучастия.

Мои выступления традиционно открывал фокус с китайскимикольцами. Это несложный номер, исполнять его – одно удовольствие, да и зрителямнравится, даже если они видели его раньше. Кольца сверкают в огнях прожекторов,мелодично позвякивают; руки иллюзиониста совершают ритмичные движения, соединяяи разъединяя цепь; публика смотрит, как загипнотизированная. Этот трюкразгадать невозможно – разве что подойти к артисту на расстояние вытянутой рукии выхватить у него кольца. Такое зрелище неизменно завораживает, электризуетзал, создает ощущение тайны и чуда.

После этого я выкатываю вперед ящик-модерн, которыйдожидался своей очереди в глубине сцены. Приблизительно в метре от рампы я егоповорачиваю, чтобы из зала были видны боковые стенки и задняя панель. На глазаху всех я обхожу его кругом – мои ноги все время виднеются между сценой иднищем. Зрители уже убедились, что сзади никто не прячется; теперь они могутудостовериться, что и внизу тоже никого нет. Тогда я демонстрирую всем, чтоящик пуст, захожу и отодвигаю засов, чтобы распахнулась задняя панель – ящикпросматривается насквозь. Публика видит, как я прохожу туда-обратно и сновазапираю заднюю панель. Дверца все время остается открытой; пока я вожусь сзадней панелью, зрители вольны разглядывать ящик изнутри. Впрочем, там они неувидят ничего интересного: ящик, как ему и полагается, пуст. Затем я резкозахлопываю дверцу, вращаю ящик на роликах и снова распахиваю дверцу. Внутриоказывается сияющая улыбкой девушка в пышном наряде; едва умещаясь в тесномящике, она шлет публике воздушные поцелуи, выходит на авансцену, кланяется иудаляется под гром оваций.

Я откатываю ящик в сторону, и Томас Элборн без лишнего шумаувозит его за кулисы.

Объявляется следующий номер. Он не такой зрелищный, но затов нем участвуют два-три добровольца из публики. В каждой программе хоть раз даиспользуется колода карт. Фокусник обязан продемонстрировать ло??кость рук,иначе собратья по профессии могут объявить, что он только и способен нажиматьна кнопки. Я подхожу к рампе; у меня за спиной опускается занавес. Этонеобходимо, с одной стороны, для создания более доверительной обстановки,которая требуется при показе карточных фокусов, а с другой – для того, чтобыТомас подготовил аппаратуру для «Новой транспортации человека».

Когда с карточными фокусами покончено, следует нарушитьатмосферу сосредоточенности зала; для этого я быстро показываю целую сериюзахватывающих манипуляций. Флажки, гирлянды, веера, воздушные шары, шелковыеплатки – все это безостановочно мелькает у меня в руках, извлекается из-подманжет, из карманов и создает вокруг меня яркий, стремительный калейдоскоп.

Между тем у меня за спиной проходит ассистентка; зрителямкажется, будто она собирает гирлянды, а на самом деле я незаметно получаю отнее спрессованные материалы для продолжения номера. Дело кончается тем, что ястою по колено в цветных лоскутах бумаги и шелка. Зал аплодирует; яраскланиваюсь.

Под несмолкающие аплодисменты у меня за спиной поднимаетсязанавес, и за ним в полумраке виднеется аппаратура для «Новой транспортациичеловека». Ассистенты, стремительно появившиеся из-за кулис, ловко подбираютцветные лоскуты.

Выйдя на авансцену, я заговариваю с публикой, прибегая ксвоему коронному французскому акценту. Я объясняю, что следующий номер сделалсявозможным только благодаря открытию электричества. Иллюзион черпает энергию изнедр Земли; на него работают невообразимые силы, которые мне и самому не доконца понятны. Я сообщаю зрителям, что у них на глазах свершится настоящеечудо, в котором у жизни и смерти шансы равны – как бывало в истории, когда моипредки бросали жребий, чтобы решить, кому отправляться на гильотину.

В ходе этого монолога сценическое освещение делается всеярче, огни рампы отражаются в начищенных до блеска металлических опорах, взолотистых витках проводов, в сверкающих стеклянных сферах. Аппаратура – этовоплощенная красота, но красота тревожная, ибо в наши дни всем известныопасности, которые таит в себе электричество. В газетах не раз описывалисьстрашные ожоги, а то и смертельные случаи, вызванные этой невиданной силой,которая уже прижилась в больших городах.

Декорации сконструированы таким образом, чтобы еще разнапомнить об этих ужасах. Они светятся множеством мерцающих лампочек, которыепоочередно вспыхивают во время монолога. Сбоку закреплен огромный стеклянныйшар, внутри которого потрескивает и брызжет искрами электрическая дуга. Из залакажется, что самое главное в этом нагромождении – длинная деревянная скамья,поднятая на три фута над сценой. Пространство сзади, по бокам и снизу хорошопросматривается. На одном краю сцены, возле шара с электрической дугой, имеетсянебольшой помост, грозно ощетинившийся голыми проводами. Над ним красуетсярасцвеченный огнями балдахин. На другом краю, в удалении от зала, блеститметаллический конус, обвитый спиралью мерцающих огоньков. Он крепится нашарнирах, что позволяет ему вращаться в разных плоскостях. Вокруг скамьи, настеллажах и в нишах, затаились оголенные клеммы. От этого устройства исходитгул, который наводит на мысль о колоссальной энергии, таящейся внутри.