— Ну, — ответил я.

— Да… Как там сейчас дела обстоят? Как думаешь?

— Хм… По-моему, неплохо. Никаких причин бояться у нас вроде как и нет.

— Ну да… Бояться нечего. — Он наморщил лоб и, запустив пятерню в свои жидковатые волосы, потер голову. — Хотя… — Сейчас Рик чесал голову уже обеими руками, да так увлеченно, словно у него вши. — Заранее никогда не знаешь.

— Это да. Заранее и не скажешь. Впрочем, зима была обычная.

— Да. Это точно.

— Ага.

— Ведь они еще и исчезать начали.

— А, ну да.

Я сделал вид, будто совершенно забыл об этом. Но ни о чем я, ясное дело, не забыл. За этим делом я пристально следил. О загадочных исчезновениях пчел с пасек на юге написали даже в «Отим трибьюн». В ноябре один пчеловод из Флориды — его звали Дэвид Хакенберг — сообщил, что ульи его вдруг опустели. Тогда поднялся шум, и про это дело толковали на каждом углу. С тех пор подобные истории часто повторялись — во Флориде, Калифорнии, Оклахоме и Техасе.

Каждый раз одно и то же. Сегодня ульи хорошие, пчелы здоровые, еды хватает и с расплодом все в порядке. А проходит несколько дней или даже часов — и улей пустеет. Пчелы бросают собственный расплод, вообще все бросают и улетают. И больше не возвращаются.

Пчелы — насекомые чистоплотные. Они покидают улей, чтобы умереть, не хотят загрязнять место, где жили. Возможно, именно за этим они и улетали. Но матка всегда оставалась в улье, а вместе с ней — молодые пчелы, правда, совсем немного. Рабочие пчелы бросают свою мать и детей, обрекая их на одинокую смерть в улье. А это противоречит всем законам природы.

Почему подобное происходило, никто точно не знал. Когда я впервые услышал об этом, то решил, что за пчелами просто плохо ухаживали. Что этому Хакенбергу вообще плевать было на пчел. За свою жизнь я немало повидал пчеловодов, которые все грешили на других, хотя виноваты были сами. Слишком мало сахара, слишком жарко или, напротив, холодно. Пчеловодство — это тебе не квантовая физика. Но такие случаи повторялись чересчур часто, истории были очень похожими, и происходило все внезапно. Нет, дело в чем-то еще.

— Это все только на юге, — сказал я.

— Да. Они там с пчелами не церемонятся, — согласился Рик.

В этот момент во двор въехал зеленый пикап, а из него, широко улыбаясь, вылез Джимми. Если Рик — паникер и слишком много думает, то добряк Джимми — его полная противоположность. Ни единого лишнего движения, да и мыслей тоже не особо много. Но работал он хорошо, этого не отнимешь.

Недостаток смекалки у Джимми с лихвой возмещала внешность, он был настоящим красавчиком, из тех, на кого старшеклассницы вешаются. Блондин с густыми волосами и волевым подбородком, да еще и сложен лучше не придумаешь — ему не хватало только формы какой-нибудь футбольной команды. И еще он всегда следил за собой, всегда ходил опрятный и причесанный. Неясно только, для кого он так старался, я сроду ни одной женщины рядом с ним не видел.

В руках он держал термос. Новенький, подметил я. Солнце отразилось от стальной крышки и на миг ослепило меня, но Джимми тут же повернул термос другой стороной. Мы достали стаканы, которые Джимми купил несколько лет назад в отделе активного отдыха в «К-марте», небольшие, защитно-зеленого цвета. Если надавить на них снизу и сверху, они складывались, и их можно было убрать в карман. Мы с Риком одновременно разложили стаканы и протянули их Джимми, а тот молча отвинтил крышку термоса.

— Свежемолотый, — сказал он, наклонив термос. Сперва он налил кофе мне. — Колумбийский. Темный, хорошей обжарки.

Лично мне сойдет и растворимый. Кофе — это всего лишь кофе. Однако для Джимми страсть к кофе, видимо, заменяла любовь к искусству. Зерна он заказывал по интернету, свято веря, что те должны быть свежими, а когда ему предлагали купить уже смолотый кофе, Джимми считал это проделками Сатаны. При варке кофе необходимо соблюдать правильную температуру. По его словам, температура — это «альфа и омега». Чтобы добиться нужной температуры, Джимми раскошелился и выписал из Европы какую-то особую кофеварку, которая застряла на таможне, где простояла несколько недель, пока он наконец не вызволил ее оттуда.

Мы чокнулись стаканами с кофе. Пластмасса почти беззвучно стукнулась о пластмассу. Потом отхлебнули кофе. Настал момент повосхищаться напитком и сказать что-нибудь приятное. Так уж у нас было заведено. Я прищурился и немного погонял кофе во рту, словно дегустировал вино.

— Очень насыщенный…

— Угу, — поддакнул Рик, — и обжарка чувствуется. Джимми с довольным видом кивнул, но продолжал смотреть на нас с радостным ожиданием, как ребенок на празднике Четвертого июля. Ему было мало.

— Да, это тебе не растворимая отрава, — сказал я.

— Лучше кофе я в этом году еще не пил, — добавил Рик.

Джимми опять кивнул.

— А ведь и нужно-то всего ничего — кофемолка и хорошие зерна. Вы и сами запросто осилите сварить дома такой кофе.

Он всегда это говорил и прекрасно знал, что никому из нас и в голову не придет завести дома кофемолку. У нас в семье кофе варила Эмма, а она предпочитала молотый, а то и растворимый. В последнее время она экспериментировала и покупала пакетики, в которых к растворимому кофе были добавлены сахар и сухие сливки, сам же я пил кофе без добавок.

— А знаете, ведь кофе впервые упоминается в одной легенде, в ней рассказывается о событиях, которые произошли в Эфиопии полторы тысячи лет назад, — сказал Рик.

— Да ладно! Правда, что ли? — удивился Джимми.

— Так и есть. Пастух Калдим. Он заметил, что его козы начинают себя как-то странно вести, когда наедаются мелких красных ягод. И не могут заснуть. И Калдим рассказал об этом одному монаху.

— А что, разве в Эфиопии полторы тысячи лет назад уже были монахи? — спросил я.

— Что? — переспросил он, растерянно хлопая глазами.

Джимми легкомысленно махнул рукой:

— Ну ясное дело, были.

— Подожди, эфиопы-то ведь были не христиане? То есть… Эфиопия — это же в Африке, да? К тому же в те времена…

— Да какая разница. Монах, в общем, тоже заинтересовался. Он во время молитвы постоянно засыпал, а потом взял да залил эти ягоды кипятком — и вот, пожалуйста вам, кофе!

Джимми радостно кивнул: еще бы, Рик изучил вопрос и научно обосновал ценность его обожаемого кофе.

Мы допили быстро остывающий на холодном весеннем ветру кофе. Последний глоток был кислым и чуть теплым. Потом мы расселись по машинам и двинулись к пасеке. Лишь положив руки на баранку, я понял, что весь взмок. Ладони сразу же прилипли к рулю, так что мне пришлось хорошенько вытереть их о штаны. Свитер тоже насквозь пропитался потом. Что нас ждет на пасеке, я не знал. И боялся.

* * *

До пасеки и было-то всего пару сотен метров по разбитому проселку, машина подскакивала на кочках, руки у меня тряслись, но совсем скоро мы оказались на лугу возле Алабаст-Ривер.