Галина становилась все слабее и слабее, и скоро Лике пришлось полностью взять на себя уход за ней. Родственников у Галины Тимофеевны вроде бы не было, и как-то, глядя, как Лика, притащив из магазина сумку с продуктами, возится у нее на кухне, она сказала:

– Вот что, Ликуня, я тебе оставлю свою квартиру. А то ты на меня работаешь, как каторжная, а мне тебя и отблагодарить-то нечем… неудобно мне перед тобой!

– Да что ты, Галочка! – отмахнулась Лика. – Ты еще всех нас переживешь! Я тебя не намного и младше-то… как не помочь больному человеку? Ты, случись что, тоже мне поможешь…

– И не спорь! – возразила Галина Тимофеевна. – Я так решила! Ты мне очень помогаешь, и я должна тебе отплатить добром…

Гликерия задумалась и вдруг проговорила:

– Знаешь, Галя, если уж ты так решила… мне-то твоя квартира ни к чему, а вот племянница моя, Оля… она без жилья мается. Так если бы ты не мне, а ей квартиру оставила, вот было бы хорошо!

– Оле так Оле, – легко согласилась Галина Тимофеевна. – Она женщина хорошая, тебя не забывает, да и для меня часто не то, так другое делает… Ладно, напишу завещание на Ольгу!

И через несколько дней она показала соседке по всем правилам оформленное завещание, по которому оставляла свою квартиру племяннице Гликерии Ольге Петровне Окуневой.

Ольга приехала в Петербург, когда ей было двадцать четыре. Родилась она в старинном русском городе Новгороде, там провела детство и юность. Жили они только с мамой, а тетя Лика приходилась маме двоюродной сестрой. Оля с мамой приезжали погостить в Ленинград, но редко – не очень-то удобно было расположиться в однокомнатной квартире с теткой и ее мужем. В Новгороде особенных хором у них с мамой тоже не было – десятиметровая комната в старом деревянном доме, на кухне пятнадцать хозяек.

После школы Ольга поступила в медицинское училище – нужно было как можно быстрее приобретать хоть какую-то специальность. Оказалось – правильно сделала, потому что через год мама тяжело заболела, у нее открылась язва, и очень пригодилось Ольгино умение делать уколы и ухаживать за больными. В первый раз Ольга маму выходила, только работать она уже не смогла, оформили ей инвалидность. Ольга дежурила в больнице и бралась за любую работу – хоть уколы на дому, хоть сиделкой при больном, хоть за ребенком приглядеть.

Однако хватало времени и на немудреные развлечения, появился у Ольги парень, который даже замуж предлагал идти. Парень был, по местным меркам, человек не бедный, работал водителем-дальнобойщиком, пил в меру, жил с родителями в трехкомнатной квартире, которая располагалась в относительно новой пятиэтажке. Звали его Лешей. Ольга его не отталкивала, но насчет замужества отвечала уклончиво – Лешка был грубоват, и лицо будто топором вырубленное, а ей хотелось чего-то более интересного.

Тут как-то в больницу привезли двоих из Ленинграда. Они ехали на машине, и ночью на скользкой дороге водитель не вписался в поворот. Он сильно ударился о руль, сломал два ребра, правую руку и получил сильнейшее сотрясение мозга. Его другу, что сидел рядом, повезло меньше. Перелом основания черепа, и он умер тут же, в больнице, не приходя в сознание.

Ольге было очень жалко молодого парня – он метался в жару, бредил и стонал во сне. А когда очнулся и узнал, что друг погиб, – страшно переживал, казнил себя. Когда сошли синяки, что выступают под глазами у больного после сотрясения мозга, зажили все ссадины и царапины, Ольга разглядела, что Олег, так звали молодого человека, достаточно привлекателен. У него были хорошие глаза – большие, чистые, руки с длинными музыкальными пальцами… Если бы не болезненные бледность и худоба, да еще горестные морщинки у крыльев носа, был бы совсем красавец. Куда там Лешке с его топорной фигурой! У Лешки нос как слива, уши как лопухи, кулаки как чугунные болванки.

Однажды во время ночного дежурства Ольга заглянула в палату и увидела, что Олег беззвучно плачет, закрывшись серым больничным одеялом. Она присела на кровать, прижала его голову к груди и все шептала какие-то бессмысленные слова, раскачиваясь. Понемногу он затих и задремал – прямо в таком положении, и только тогда она удивилась своему порыву.

В коридоре кто-то прошел, громко шаркая тапочками, послышался слабый зов: «Сестра!» – и Ольга осторожно переложила голову Олега на подушку.

С тех пор у них вошло в привычку разговаривать по ночам, Олег признался, что он с нетерпением ждет ее дежурств, отсчитывает каждые третьи сутки.

Время шло, Олег потихоньку шел на поправку. Приезжала его мать – высокая сухопарая женщина с твердо сжатыми губами и старомодной прической, она никогда не улыбалась, но привезла сестричкам и врачам подарки, Ольге достался легкий сиреневый шарф.

В последнюю ночь перед выпиской Ольга отдалась Олегу – в пустом и темном процедурном кабинете, где пахло лекарствами и дезинфекцией и в углу рядами стояли капельницы. Особых планов на Олега она не строила – уедет, позабудет. Это здесь она ему нужна, а там, в большом-то городе, мигом выбросит из головы и больницу, и аварию, и саму Ольгу.

Так и вышло. В первое время Олег звонил и даже написал два письма, приглашал Ольгу летом в гости. Но поскольку дома телефона у них не было, звонить приходилось в больницу во время Ольгиного дежурства, и завотделением однажды сильно на нее накричал, потому что зловредная больная умудрилась вытащить капельницу и вылила на пол лекарство, в то время как Ольга бегала к телефону.

О скандале стало известно Лешке, да еще оказалось, что какая-то сволочь из больничного коллектива видела их с Олегом в ту, последнюю ночь. Лешка выпил и пришел ругаться, на весь двор орал гадости, назвал Ольгу неприличным словом. Девушка не растерялась и дала ему от ворот поворот, не тратя время на выяснение отношений.

А потом пришли совсем другие, серьезные заботы. Мама снова почувствовала себя плохо, и обследование показало, что у нее и не язва вовсе, а рак. Мама сгорела за два месяца – очень была истощена и ослаблена.

На третий день после похорон Ольга мыла голову в своей комнате – сил не было тащиться в баню, вообще не хотелось никого видеть, не хотелось даже выходить из дома. В дверь настойчиво постучали, и она открыла, накинув мамин халат.

На пороге стоял низенький, плюгавенький мужичонка – метр с кепкой, говорила про таких мама. Кепка имелась в наличии, а также кургузый пиджачок, носик пуговкой и глаза, едва вылезающие из рыхлых щек. Нос и щеки были специфического сизого цвета, из чего Ольга сделала верный вывод, что мужичок сильно зашибает.

– Тебе кого? – рявкнула Ольга. – Дверью, что ли, ошибся?

Мужичок заморгал и сказал хриплым тенорком:

– Здравствуй, доча!

Услышав такое, Ольга выронила поясок от халата, а пока искала его, мужичонка просочился в комнату.

– Неаккуратно живешь… – Он неодобрительно покосился на таз и ведра. – Ну ниче… дело житейское.

– Ты кто такой? – спросила Ольга, взявшись за чугунный утюг. – А ну, вали отсюда!