Но ведь все это немцы видели и раньше, а заволновались только сейчас. Еще недавно они спокойно, сквозь пальцы смотрели на игры националистов, на их штабы и центры в Кракове. Но теперь, в начале 1941 года, им все-таки взбрело в голову надавить на эту организацию, вынудить ее подтвердить лояльность Германии.

Казалось бы, все просто. Мельник вам нужен, его и поддерживайте. Бандера и Шухевич мешают? К стенке их или в концлагерь. Вопрос тридцати минут, тем более что все происходит на территории генерал-губернаторства.

Но нет, немцы не хотят так решать проблемы, потому что это отвернет от них сторонников Бандеры. А их очень много. Немцы еще намерены опираться на этих людей.

Значит, грядут события, когда им нужна будет пятая колонна. Получается, что война с СССР все же близится. Неужели ее не избежать?

«Нужна срочная шифровка в Москву по поводу всей этой ситуации и вербовки меня абвером», – решил Михаил.

Как ни странно, но ответ пришел из Москвы не сразу. Несколько дней Борович провел в мучительных раздумьях и страшных сомнениях. Он не находил себе места.

«А если в Москве к моей шифровке отнеслись как к провокации? Вдруг руководство хоть на миг усомнилось в том, что я все еще предан своему делу и способен честно выполнять задания? Не исключено, что в центральном аппарате НКВД нашлись такие личности, которые вспомнят и поставят мне в вину то самое обстоятельство, которое раньше считалось преимуществом, то есть мое украинское происхождение?

Даже здесь, в Кракове, всем известно о тех жутких репрессиях, которым подвергались люди, занимавшие высшие должности в РККА и НКВД. Неужели столько врагов оказалось внутри страны? Как это возможно? Кажется невероятным, что все эти люди боролись, воевали в гражданскую за советскую власть, а потом вдруг ни с того ни с сего переметнулись во вражеский лагерь.

Не проще ли было бы не отсылать той шифровки, в которой я указывал, что вся обстановка в краковском центре предвещает близкую войну Германии и СССР? Не зря ли я доложил о моей вербовке полковником абвера Риделем?

Нет, я, конечно, не мог умолчать о таком факте. Тем более что Ридель вербовал меня не как советского разведчика, а как сотрудника центра ОУН.

А если в Москве не поверят? Можно ли надеяться, что Судоплатов отстоит своего сотрудника? Я ведь знаю, что не так давно Павел Анатольевич и сам попал под удар. Мне тогда не верилось, что он вообще вернется в органы или останется на свободе».

Ответ на шифровку не содержал каких-то заданий и постановки задач.

«Ближайший вторник, с 14 до 15 часов, Костел на Скалке, 2 ряд с краю под хорами», – говорилось в нем.

Пароль в ответе указывался такой: «И спросил апостол Петр Христа: “Куда идешь, Господи?”»

Отзыв должен был звучать следующим образом: «И Христос ответил: «Раз ты оставляешь народ мой, я иду в Рим на новое распятие».

«Ваши наручные часы и часы вашего контакта должны отставать ровно на 15 минут», – говорилось в конце сообщения.

«”Куда идешь?” – мысленно повторял Борович. – Откуда это? Что-то знакомое. Это же “Quo vadis”, самый известный роман Генрика Сенкевича. Где-то я читал, что Сенкевич взял названием своего романа слова как раз из этой старой притчи о встрече Иисуса и апостола Петра. “Куда идешь?” Куда мы все идем?»

Для того чтобы встретиться со связным в костеле, Боровичу пришлось выдумывать недомогание. Поэтому вечером предыдущего дня он был, что называется, совсем плох. Руководство центра скрепя сердце разрешило ему отлежаться пару дней на квартире.

Однако не исключено было, что в болезнь Боровича наверху могли и не поверить. Нервозность там увеличивалась с каждым днем. Сказывалась напряженность обстановки в Польше, связанная с возможным приближением войны Германии с Советским Союзом. Активизировалась не только служба безопасности ОУН, но и абвер. Да и гестапо в Кракове что-то участило облавы и аресты.

Если кто-то узнает, что тяжелобольной Борович не лежал пластом в своей городской квартире, а выходил на улицу, то этому нужно будет найти серьезное, весьма весомое объяснение. Самым убедительным было бы посещение аптеки или доктора. Если у врача всегда можно будет справиться, был ли у него на приеме господин Борович, то в аптеке такой номер вряд ли пройдет.

Борович рассовал по карманам лекарства, купленные накануне, и вышел из подъезда за час до встречи. Дом, в котором он снимал квартиру, имел, разумеется, двери, ведущие на улицу. Был там и черный ход во двор со сквериком и лавочками.

Борович понимал, что если за ним ведется слежка, то наблюдатели будут больше внимания уделять именно черному ходу. Каждый, кто пытается скрыться, будет делать это незаметно. Этому учили будущих агентов и боевиков даже инструкторы в их центре.

Свой расчет Борович строил на другом. Он обязан был уйти от гипотетических наблюдателей, причем так, чтобы не вызвать у них никаких подозрений. Они должны будут потерять Михаила совсем не потому, что он сбежал от наблюдения. Причина должна выглядеть естественной.

Остановка трамвая, находившаяся прямо перед подъездом, подходила для этого как нельзя лучше. Борович стоял за пыльной стеклянной дверью подъезда и ждал. Вот подошел трамвай, направлявшийся в центр. Но встречного, идущего оттуда, не было. Плохой вариант.

Через несколько минут снова появился вагон, следующий в центр. Все пассажиры уже зашли в него, когда подошел встречный трамвай.

Торчать в подъезде довольно долго было тоже подозрительно. Боровича мог увидеть кто-то из жильцов дома. Он прекрасно знал, что гестапо имеет огромное количество осведомителей среди самых обычных жителей Кракова.

А не знал Борович того, кто именно за ним мог следить. Гестапо, потому что он был связан с засылкой агентуры на территорию СССР? Абвер, потому что его вербовал полковник Ридель? Да, немецкая военная разведка просто обязана была самым тщательным образом проверить нового агента, прежде чем использовать его на всю катушку.

Приглядывать за Боровичем могли и люди из центра. Он слишком много знал. Тот же самый Бандера никак не хотел бы, чтобы этот его сотрудник снюхался с немцами или с советской разведкой.

Да, следить за ним основания были у всех. Вопрос состоял лишь в том, происходило ли это на самом деле. Рисковать не стоило.

Третий трамвай, направляющийся в центр города, подошел почти одновременно с встречным. К счастью, на остановке в этот момент собралось довольно много пассажиров. Люди из какого-то общества содействия чему-то или кому-то с большими сумками и узлами столпились возле дверей вагона. Очевидно, они собирали ношеные вещи для приютов или больниц.

Борович мгновенно отделился от стены дома и смешался с этими активистами. Для потенциального наблюдателя его появление было бы неожиданностью. Не осмотревшись по сторонам, тот не бросился бы следом за своим подопечным. Михаил в несколько секунд проскользнул за спинами пассажиров, обошел трамвай и запрыгнул на заднюю подножку встречного вагона, который шел из центра.