Его голос стал глухим и жестким и насторожил меня, заставляя прислушаться, узнать больше:

— Страшно было?

— Страшно? — прищурился и вдруг хохотнул. — He-а. Это не страх, сестренка, это ядреная смесь из ужаса и ярости. И по… колено на все, потому что ни хрена не соображаешь: что видишь — в то и стреляешь. Один из соседнего взвода так своего положил.

— И такое бывает? — ужаснулась я.

— Здесь все бывает, — заверил Александр, откидывая окурок.

— Его под трибунал отправили?

— Ха!.. «Под трибунал». На заставу его отправили, а через месяц грузом-«двести» домой. Отслужил… Здесь такого дерьма на каждом шагу. Не знаешь, сколько проживешь, а ты — «легкие»… Фея-сказочница. Как тебя парень-то твой сюда отпустил? Я б веревками связал, запер бы, да не отпустил.

— Ты такой злой?

Саша хмыкнул:

— А парень твой добрый, да?

— Да нет у меня парня.

— Врешь!

— Честно. Были, но не серьезно как-то…

— Так ты за женихом сюда?

— Который раз слышу! Мне в Союзе женихов хватало!

— Ладно, не кричи — верю. Вот в это — верю. Поэтому и понять хочу, на… хрена ты сюда ломанулась?

— А у тебя девчонка есть? Невеста? — решила я сменить тему.

— Была. И даже проводила. Два письма написала. Агния Барто, блин!.. Месяц всего и ждала.

— Значит, не ту ты себе в невесты выбрал.

— Угу.

— Серьезно. Радуйся.

— Чему это? — покосился на меня как на ненормальную.

— Тому, что узнал, какая она, до того, как ваши отношения скрепились узами брака.

Сашка от души рассмеялся, хлопнув себя по колену:

— Ой, не могу! Ну, землячка!..

— Сашок, ты, что ли, ржешь? — раздался голос из темноты.

— Ну.

— Чё «ну», лошадь?! Кончай фестель! Весь батальон перебудишь.

— А ну иди сюда, я тебе сейчас колыбельную спою.

— Братцы, хорош лаяться!

Из темноты вынырнули три фигурки, подошли и сели полукругом на корточки около нас, бесцеремонно разглядывая меня.

— Я не понял, что за…? — разозлился Чендряков.

— Мы цветы принесли девушке. Поздравляем вас с прибытием в нашу доблестную часть! — объявил лопоухий паренек, протягивая мне пучок жухлой травы.

— Две секунды на передислокацию, рядовые! — рявкнул Сашка. Мальчишки сунули ему в руки пачку «Примы» и бутылку, мне «букет» и растаяли в темноте.

— С-с… совсем распоясались!

— Командир, — с сарказмом выдала я. Сержант строго глянул на меня и улыбнулся:

— Ладно…

И погладил ладонью по спине. Я дернулась, недобро сверкнув глазами.

— Чего ты? — попытался обнять. — Нравишься ты мне очень, Олеся.

— Замечательно. Руки убери.

— Вот ты какая! А если меня завтра на боевые, и всё — кончится Чендряков? — сжал мои плечи и, вздохнув, потерся лбом о плечо. Я начала закипать. — Я как тебя увидел — понял — тебя я ждал… Олесенька, — попытался поцеловать.

Я мысленно усмехнулась и повторила то, что в свое время охладило пыл одного такого же шустрого мальчика. Не стала сопротивляться и как только губы парня накрыли мои, сомкнула зубы не жалея сил.

— A-а! Твою!.. У-у… — отпрянул, взвыв, сержант. Прижал руку к прокушенной губе. Уставился на меня так, словно хотел задушить. — Ну, ты… Точно Фея!

Я напряглась, готовясь к нападению, но, к своему удивлению, увидела, как злость в глазах сержанта сменилась восхищением:

— Ну, Олеська! Такого я еще… Блин, а? Как ты меня?! Не хрен лазить, где стреляют? Понял! Больше не буду. Мир? — протянул ладонь. Я с сомнением и недоверием посмотрела на него и несмело протянула свою:

— Мир.

— Если кто обижать вздумает, только скажи, поняла?

— Я сама за себя постоять могу.

— Это я уяснил! — хохотнул и поморщился, притрагиваясь к губе. — Твою моджахедову маму, а?.. Братва ржать будет!

Но отчего-то это его не возмущало, а восхищало, и я видела, что он искренне рад подобному повороту событий, но почему — не понимала.

— Короче, сестренка, контингент здесь разный, не все такие… ха!.. как я. Трудности будут: забуреет кто, нюх потеряет или… не знаю, воды там принести, в духан сбегать — ко мне смело обращайся — сделаю. Короче, ты не одна — мы вместе!

— Спасибо! — искренне порадовалась я.

Так у меня появился верный друг. Первый.

В ту ночь, лежа на койке в комнате Рапсодии, которая любезно пригласила меня к себе, увидев мою неприкаянность, я подумала, что самый суетный и впечатлительный день позади. Дальше будет спокойней и проще. Однако смех Вики, что я слышала за стеной, не давал мне увериться, что так оно и будет, и червячок сомнений все же остался…

Дни шли. Мы обживались, знакомились. И тот червячок очень быстро превратился в питона.

Вика закрутила роман с Голубевым, чем очень сильно тревожила меня. Галина, оказавшаяся мастерицей на все руки — парикмахершей и продавщицей, по совместительству пополняла свой капитал самым незамысловатым способом. У нее постоянно были гости, а комната ломилась от барахла.

Я не понимала ее, как ни пыталась, и старалась держаться на расстоянии, за что удостоилась ответной неприязни. Она презрительно смотрела на меня и смеялась, стремясь обидеть или задеть, я не отставала и не выбирала выражений, разговаривая с ней. Началась война на войне. Вика в ней не участвовала и, пытаясь вразумить меня, аргументировала поведение Галины избитой фразой: каждый живет, как может. Обретя возлюбленного, Виктория стала иначе смотреть на мир, примиряясь с тем, что раньше вызывало у нее такую же негативную реакцию, как у меня. Но подругу я могла понять, Галину же — нет. Ее низость, бесстыдство и цинизм не принимались ни разумом, ни сердцем. Грязь, как ее ни назови, остается грязью.

Конфронтация росла. Вика махнула на нас с Галиной рукой и занималась исключительно своим любимым. Рапсодия вообще редко куда-нибудь вмешивалась. Она все видела, слышала, знала, но молчала, придерживаясь строгого нейтралитета. Ее интересовал лишь один вопрос — ее дорогой Колобок.

Масонов был всегда по уши в делах и, беспрестанно ругаясь, метался по части с утра до вечера, то и дело улетал в Кандагар. Кузнецов вышел из запоя и начал томить меня долгими взглядами, от которых хотелось скрыться, сбежав хоть на край света. Свиридов оказался мужчиной грубым и угрюмым. Слава Богу, что хоть ему было плевать на меня. А вот его зам, мужчина хитрый и въедливый, постоянно держал меня в напряжении, заставляя вести оборонительные бои. Он устраивал мне нудные, длинные, неприятные выволочки по самому пустячному поводу — пропущенной запятой в документе, выбившейся прядки у виска, разговору с солдатом.